Даша мне тут недавно напомнила про фильм Джармуша, и мы не столько заспорили, сколько выяснили, что ей фильм понравился, а мне - нет. Дальше разговор не пошел, но дал мне повод вспомнить несколько стихов, которые я давно держу в голове.
Есть такие часто употребляемые словосочетания - женская лирика, ну, или девичьи стихи. Как правило, они звучат пренебрежительно или оправдательно, мол, ну чего вы еще хотите. и, в общем-то, хорошая поэзия, как и литература вообще, не должна иметь пола. однако есть стихи, которые вряд ли когда-нибудь напишет мужчина. впрочем, касаемо тех, что я приведу - и не всякая женщина. (Дальше, в общем-то, предсказуемо)
*** ...я своей неродившейся дочкою уже высосана вся - дочиста!.. (как же так не родись девочка пожалуйста не родись) ...никакая тебе не мама я! сизогрудых кукушек мало ли?.. (не стучись слюдяным золотом - в оловянную ткнешься жизнь)
...не стучись, я тебе - мачеха! Бог, ты слушай меня внимательно!.. Слушай, сука, ведь ТЫ платишь за разорванные их платьица!.. Слушай, сука, ведь ТЫ плачешь за оставленных незачатых неиспуганных, но плачущих нерожденных в святой любви!
...не рождайся, моя девочка! это только мое времечко, золотой петушок - в темечко поцелует и ну держись!.. не смогу полюбить - веришь? ВЕРЬ! ладно б просто ярмо - перевязь... а куда от него денешься?.. пожалей меня - не родись!.. ***
...я своей неродившейся дочкою уже высосана вся - дочиста!..
И сказал Айболит: "Не беда! Подавай-ка его сюда! Я пришью ему новые ножки, Он опять побежит по дорожке".
(К.И. Чуковский)
* на черной земле босиком там где не страшно порезать ногу стекляшкой ты в полный рост и круги подсознания пляшут дорог любим синяками украшен
иском
* мне было три к бобинному магнитофону отец подключил микрофон я за пару детских подтяжек в крупную клетку могла бы продать душу и Горбачева сестра подтяжками дразнит, а что я? мне три, и я никуда не тороплюсь это теперь все ложь, напряженье и злость а тогда отец нажимал на пуск – и:
я пришью ему новые носки он опять побежит по дороске
* до конца сентября бы в тревогах небо в перистых дряблых и в блогах поздравляли б заранее диск на начало не жди так долго на моем болевом пороге диск на стоп ты уже так долго там на дне
поскорей родись
* я помню наутро твои сны сын
твоя скарлатина звездная сыпь сын
асфальтовых ссадин небесная синь сын
* а велосипед без спиц рыбак напряженно спит в надувной лодке и привкус зеленых груш с одной из соседских вруш дворовые склоки и вскрытие рек к продутой игре злоба
все фразы с «мы» мой главный смысл словом «сын»
* сначала боишься-боишься – ох нервы-нервушки проходят недели – и вот уже верить не во что мечтай-не мечтай но оторваны ножки у одного из зайчат
а я уже так любила тебя, тот, кто еще не зачат
* мы пришьем тебе новые ножки ты еще побежишь по дорожке
у меня не будет дочери - будет сын, долгожданный, как та зима. мы пойдем с ним к заутрене, он в усы усмехнется: "ну что ты, мам, разве ж я тебя не жалел, не пел обжигающе - всё ништяк" будут губы подрагивать как желе, холодец, студенец, квашня, буду плакать и вздрагивать: нарекла сына именем - да не тем, он пройдет через полчища балаклав и останется не у дел, и сопьется, сторчится, сойдет с ума - я ничем не смогу помочь. и не станет сына, но я сама загадала: не надо дочь.
ты спишь, ягнёнок а я в ответе с какого юга подует ветер где начинается край родимый
ты спишь, ягнёнок а мне вот страшно меняют стрелку на старой башне белеет небо от тонких линий
ты спишь, ягнёнок внутри коробки а я растратила сон короткий: 'тебе подниматься с зарёю, сыне'
ягнёнок – тайна на дне колодца но Авраам мой не промахнётся узнаешь цену воды в пустыне
дороже сна и дороже знаний любой науки с высот искомое слово канет: 'отец не тебя ли сильней любил? смотри на руки'
и плач так звонок палач так кроток
но за плечо меня тронет кто-то: ты спишь, Рахиль?
*** - Линор Горалик
Вот один из них говорит другому: "Не хочу работать, останусь дома. Не покину тебя, не могу, не буду".
А другой говорит: "Перестань, Алёша (или кем ты там станешь, – Серёжа, Саша). Перестань, не маленький, – так уж вышло.
И при чём тут ты? Просто так бывает. Так бывает, что слабый не выплывает, а работы при этом не убывает. Вон у нас из-под ног вода убывает, – собирайся, а то они паникуют.
И вообще я рад, что всё это было, только жалко, что пообщались мало. Остаюсь безгрешным, что очень мило. Остаюсь тебе братом, такому гаду, говнюку, подонку, – шучу, не буду. Выметайся, Андрей (или, может, Вова), и паши за себя и того, другого. Маме больно, не мучай, кончай прощаться".
И ни вод, ни воздуха, не укрыться.
Но один успевает перекреститься А другой успевает перевернуться кажется сгруппироваться
*** - Линор Горалик
Каждый месяц я вижу, как свято место пустует в соседних яслях, Потому что мой незачатый сын истекает кровью в двадцатых числах, Упирается больно, бьётся, хочет родиться, Кровью плачет, шепчет: мама, я бы мог тебе пригодиться, Что за чёрт, почему ты не хочешь со мной водиться?
Я пою ему песенку про сестру и братца, Как они никогда не плачут на аппельплаце. Скручиваюсь эмбрионом, чтобы помешать ему драться, К животу прижимаю грелку, чтобы ему согреться, Говорю: отстань, не дури, обретайся, где обретался, Радуйся, что ещё один месяц там отсиделся, Ты бы кричал от ужаса, когда бы увидел, где очутился. Он говорит: уж я бы сам разобрался.
Я читаю ему стишок про девочку из Герники, Про её глаза, не видящие того, что делают руки. Он говорит мне: ты думаешь, это страшней, чем гнить от твоей таблетки, Распадаться на клетки, выпадать кровавой росой на твои прокладки, Каждый месяц знать, что ты не любишь меня ни крошки, Не хочешь мне дать ни распашонки, ни красной нитки, Ни посмотреть мне в глаза, ни узнать про мои отметки? Полюби меня, мама, дай мне выйти из клетки.
Я рассказываю ему сказку про мою маму, Как она плакала сквозь наркоз, когда ей удалили матку, Я говорю ему: ладно, твоя взяла, я подумаю, как нам быть дальше; Я не люблю тебя, но я постараюсь стать лучше, Чувствовать тоньше, бояться тебя меньше, Только не уходи далеко, не оставляй меня, слышишь?
Он говорит: ладно, пора заканчивать, я уже почти что не существую, Так – последние капли, черный сгусток сердца, красные нитки. Мы, говорит, ещё побеседуем, мама, я ещё приду к тебе не родиться, Истекать кровью, плакать, проситься, биться, Клясться, что я бы смог тебе пригодиться, Плакать, просить помочь мне освободиться. Где-то в двадцатых числах приду к тебе повидаться.
Когда я захожу в кафе и вижу за столиком людей с детьми, то выбираю место к ним спиной. Когда я захожу в парк и вижу много людей с детьми, я выхожу из парка. Когда я захожу в метро и вижу детей на скамейке, я иду в другой конец вагона. Наверное, у психиатров есть для этого специальное слово. А я просто хочу быть свободной от присутствия детей. Потому что дети - они такие маленькие, такие мягкие, такие зайки и цветочки; они пахнут молоком (ненавижу молоко кстати) и карамелью (карамель ненавижу), хочется их схватить, прижать, обернуть платком, и бежать, бежать, через темный лес, сбивая ноги, от огней подальше, от собачьего лая, озираясь, скуля, замирая, туда, где родители не достанут. Зарывать их в мох и потом караулить, отгоняя нечисть и комаров. И твердить в помешательстве: не отдам, не отдам девочку, не отдам мальчика, зная, что не моё, что догонят, отнимут, и вилы в бок, чтоб не скалилась, чтоб не зарилась, чтоб не портила, не пугала чтоб. Не впивалась чтобы губами в лоб, не баюкала, не качала, от нежности не дичала, не доила кровавое молоко, не водила по полю далеко, где васильки и где маков цвет, и не грела чтоб, не любила, нет.
И всё время сбиваюсь на белый стих; есть специальное слово: псих. И вот, такая вся чайлдфри, ем в кафе свой картофель фри, сидя спиною к гостям с детьми, чувствуя всеми своими костьми, как дышат дети с ясными лицами, как бьются венки между ключицами. Вот они, фрукты чужой любви, - ходят, двигаются, говорят, так и должно быть, так и должно. Только в моей любви, как в домино: пусто-пусто семь раз подряд. Женщины с бедрами чуть пошире милым моим сыновей рожают, а я привыкла, что я чужая, но иногда меня накрывает: хочется тупо мочить в сортире женщин с бедрами чуть пошире. Хватать детей, завернув в платок, бежать через город и через лес, стыда не ведая, страха без, и огрызаться седой волчицей, когда с дрекольем, когда с милицией. И это глупо, и это дико - видеть, как горе мое многолико, оно толпится, оно хохочет, оно повсюду меня не хочет. Я б стала спокойной, как Лао-Цзы, но меня перманентно ебут отцы, ебут, а потом уезжают к детям ну и еще к матерям вот этим. И я говорю себе: не ори, ты не такая, ты чайлдфри.
Библиотека // Объявления
