Ненависть пожирала его. Дождь убивал боль. Человек стоял на массивном дубовом крыльце своего низенького дома, смотрел на деревья, что окружали его одинокий дом, слушал дождь. Грубая щетина. Почти мертвое лицо. Глаза… его глаза были частью этой ночи, частью холодного дождя. И он знал это.

Он ненавидел их. И себя отчасти тоже. Здесь он пытался уйти от постоянного осознания этого. Здесь он был одинок и свободен. Здесь он принадлежал себе и этому лесу. А лес принадлежал ему. Весь мир принадлежал ему.

Человек перекинул мешок через плечо и отправился в темноту, по едва различимой в ночной мгле лесной тропинке. Он ступал в грязь и она обдавала его сапоги грязной жижей. Грязь попадала и на суконные штаны путника, но ему было все равно.

Дождь капал прямо на широкие плечи, накрытые черным кожаным плащом, на широкие поля его странной, видавшей виды шляпы. Ему было все равно. Дождь убивал боль.

Монастырь. Тусклые витражи. Десяток ворон, сидящих на мраморных надгробиях во дворе церкви. Дождь неприятно бьет ворон, они расправляют крылья и каркают. Ему все равно. Дождь убивает боль.

Калитка открыта. Он идет по небольшим влажным от дождя булыжникам, из которых выложена дорожка к двери Монастыря. Капли падают на булыжники и разбиваются о них. Ночь. Капли. Ему все равно. Дождь убивает боль.

Стук в высокие узкие ворота Монастыря. Дождь с порывами ветра ударяет в дверь. Влага стекает вниз по камням монастырской стены, по деревянным воротам. Дождь становится еще сильней. Ему все равно. Дождь убивает…

Открыли дверь. На пороге маленький священник в рясе. В руке священника фонарь. Фонарь падает и разбивается. Звон стекла. Удары капель. Свеча гаснет. Мгновение, что фонарь летел до земли стало для толстого монаха последним. Две капли упали на влажные булыжники с тусклого клинка. Кровь растаяла в потоках все усиливающегося дождя. Дверь так и осталась открытой, потому что некому было закрыть ее, и ветер играл с ней, впуская прохладу и мрак этой ночи в монастырские стены.