Монах любил сидеть с зеркалом. Оно помогало ему сосредоточиться и наводило на размышления, как книга. Монах, брат Елеазар, стремился к пониманию, а зеркало содействовало рождению в нем мудрости и мыслей о главном. Эти мысли рождались подобно тому, как рождается младенец, выходящий наружу сам по себе откуда-то из глубины весь целиком. Раньше монах иногда пытался и сам сотворить что-нибудь, но у него не выходило ничего несомненно ценного, и тогда он стал отчетливо осознавать, что есть только один Творец, и Он есть внутри и снаружи него одновременно, как в зеркале. Монаху нравилось быть подобным зеркалу, и он бережно хранил в себе отражения. И они появлялись и исчезали – пустота и прозрачность, близость и глубина, свет и темнота – и не оставляли никаких следов. Он благославлял свет и глубину, отраженные в нем, а о пустоте и мраке забывал думать, как будто их и не бывало вовсе. Монах любил зеркало не за то, что отражалось в нем, ибо там могло отразиться все, что угодно, а за его способность отражать. Он откуда-то знал, что большое подобно малому, а сложное простому, и всякая вещь подобна своему отражению. И это знание упрощало ему поиск и жизнь. И вот, он подолгу сидел перед своим зеркалом с растерянною и зачарованной улыбкой. И время шло медленно, как всегда. И крепкая темнота, как в чаше, настаивалась в его келье, и отражалась вместе с его лицом, постепенно сливаясь с ним в тишине. Вздыхало живое пространство.Звонили колокола, призывая на молитву. Древние стены становились от дыхания солнца теплыми как плоть . В подвалах старело вино, а на полках библиотеки и скриптория точно так же старели книги и манускрипты, правда последние старели гораздо медленнее (зато и те и другие необъяснимо приобретали от времени неповторимый вкус). Слышались легкие монашеские шаги и отдаленные голоса. А мир казался неподвижным, как темнота, как покров, скрывающий лик Божества, и вечным, как бессмертие. Многие, из братьев вряд ли бы одобрили его, узнав об этих опытах в одиночестве, но ему было известно, что внешнее бывает обманчивым, и поэтому он смиренно хранил все в секрете. Он учился бескорыстно любить Бога. И делал это, как заповедано, в тайне. Не рассчитывая на явное воздаяние. Брат Елеазар не знал, как и откуда появилось в его келье это зеркало – раньше здесь жил его духовный отец – Ираклий, но он умер от смерти и от старости, а зеркало осталось, и теперь отражало других. Монах никогда еще не видел такого зеркала. Оно было сработано из стекла. В суровой стране, где он родился и вырос, не умели делать таких вещей. Его каким-то образом занесло сюда из дальних мест. Откуда-нибудь из пышных восточных или южных земель, где все по-иному, а люди другие и одновременно такие же, как и здесь, и где зеркала ценят не за их глубину и прозрачность, а за то, что с их помощью лучше разглядывать тела и лица. Странники и войны, любят рассказывать свои бесконечные истории об этих фантастических царствах, где не знают, что такое снег, об их преувеличенных богатствах и недооцененных красотах. Но такие истории впечатляют и привлекают юных да страстных, а ищущего интересует разнообразие и даль, чистая и прозрачная, как ключевая вода, влекущая к себе жаждущего. Монах полюбил даль и разнообразие, потому что это для него, как ни что другое, характеризовало Творение, а именно через видимое Творение он учился постигать невидимого Творца, и так приближаться к Нему, как путник приближается к горизонту.
Теперь у монаха был новый духовник, старец Иона. Он прибыл в монастырь через несколько дней после погребения отца Ираклия. Когда-то их связывали узы дружбы и духовного родства. Отец Иона всю жизнь стремился в этот монастырь на встречу с отцом Ираклием, но обстоятельства складывались не в пользу их встречи (а доверивший свою жизнь Богу – не выбирает!) и вот они разминулись. Иона был очень стар и знал, что теперь отсрочка будет недолгой.
Отец Иона пришел в монастырь на закате, незадолго до начала службы. Он был одет в мирское платье, и имел при себе лишь небольшую котомку. Иона незаметно вошел в храм и тихо и застенчиво простоял в дверях, пока длилось богослужение. Когда оно окончилось, кто-то из монахов узнал его, братья почтительно собрались вокруг, послали за настоятелем.
Об отце Ионе среди монахов и мирян ходили легенды. К нему съезжались издалека за помощью и советом люди разного достака и звания: мирские и духовные, свободные и подневольные, случались даже иноверцы и язычники. Но он уже был почти не в состоянии принимать всех желающих, и посетители не обижались на него, уважая его кроткую волю. Бывало, что простолюдин проходил к нему в келью, а архонт, вручив румяным своим отрокам меч и шишак и выслав их вон, простоволосый смиренно оставался под дверью дожидаться своей очереди. Отец Иона подробно расспросил осиротевшего Елеазара о смерти отца Ираклия. Осведомился пытливо, какое последнее слово он произнес и кому адресовал его, и в какой из миров, тот или этот, устремил последний свой взгляд. Потом улыбнулся Елеазару, как ребенку, заглянул ему в глаза, в глубину и позвал за собою, на исповедь.
Брат Елеазар стал прислуживать по келье старцу Ионе, а тот мягко, по-отечески, иногда с обворожительным юмором, наставлял его относительно жизни и веры, послушания и благородства характера, смысла и внимания, различения возможностей и достижения верной догадки. На вопрос, почему он был одет в мирское платье, когда явился в обитель, Иона ответил: "Мне бывает неловко возлагать на свои плечи монашеское одеяние вместо того бремени, которое подразумевает послушание. (Ведь, если ты носишь такое одеяние, желая указать Господу, что ты один из избранных, - это напрасно, Ему и так все ведомо; а если ты делаешь это для людей – чтобы они знали о твоей принадлежности к Богу, то повинен, если это так и есть, в хвастовстве, а если это не так, то – в лицемерии. А вот зато мой духовный отец говорил, что "не снимает облачения, чтобы тем самым выделяться и быть у всех на виду. Он считал, что, если при этом он совершит грех – каждый будет попрекать его, а если захочет совершить грех, то в таком облачении может устыдиться, и это поможет ему удержаться от греха". Иона из-за старческой немощи все сильнее уставал от общения с посетителями, а количество стремящихся в благодатное присутствие кроткого монаха неуклонно росло в округе. И в помощники Елеазару был назначен от настоятеля брат Евтимий, отличавшийся более твердым характером, чем Елеазар, людям отказывать не умевший. Иона, хоть и посмеивался добродушно над рвением Евтимия, порядку приема, заведенному им, подчинялся безропотно. "Что ж, - говаривал он, - Господь и именем наделил его соответствующим – "Евтимий". И тот обустраивал и определял, оценивая по своему простодушному разумению силу нужды в старце у того или иного посетителя с тем, чтобы не допускать лишних и ограждать его от утомительного. "Евтимий защищает меня от моих обязанностей, – сказал как-то Иона, – А ты тогда, Елеазар, станешь нынче защищать мои обязанности от меня! Пойди-ка быстро выйди и сыщи-ка там крестьянку, одетую во что-то синее, она, должно быть, сейчас где-нибудь у часовни. Ее Евтимий не пропустил ко мне. Выслушай и разреши ее дело. Да поторопись!" Елеазар сразу и побежал да тут же и запнулся, обернулся с порога кельи в растерянности, хотел вернуться вопрос задать, но старец жестом остановил его, показал нетерпеливо, дескать, "иди, иди, не теряй времени". Так и пошел он и возле часовни действительно увидел крестьянку в синем (и когда это только старец успел заметить ее?), которая в сметении стояла у дверей часовни. Шел дождь. Крупные капли стекали по ее щекам и шее, и Елеазар без труда различил среди всех капель слезы. Он узнал ее, женщина эта жила где-то в деревне рядом с монастырем. В нерешительности подойдя к ней, он осведомился, в чем была ее забота и какова нужда к старцу. И еще более пришлось ему растеряться, когда выслушал он сбивчивый ответ: "Ребеночек, мальчик шести лет, пропал со двора. А муж по делам уехал из дома… Скоро обратно пожалует. А сына нету. И уж с соседками всю округу оббегали, и звали, и кричали, а его нет нигде, будто сквозь землю провалился! Мы здесь, совсем рядом живем, как выйти из ворот, третий дом справа. Он во дворе играл… а я за работою, и не углядела вот!.. А когда дождь полил, хватилась..." Крестьянка затравленно оглянулась по сторонам и заплакала в голос, но слезы на этот раз не полились из ее глаз, а остались внутри. "Боже мой! Может унесли его?!.. Кто-нибудь… Хоть бы отец Иона помолился бы и…" – умоляюще глядя на Елеазара, изнывающим голосом попросила она. Тут надо было ему что-то отвечать, делать что-то. Взгляд ненароком скользнул по руке женщины, в которой та судорожно сжимала какую-то маленькую детскую одежонку. Внутри мчалась испуганная мысль, как бы не разбирая дороги, как понесшая лошадь. И ее следовало остановить. Остановить и вернуть назад. И в животе у Елеазара ощутилось крепкое усилие, будто вожжи натянулись и все сдержали, и та неуловимая мысль остановилась разом, сделавшись верною догадкой. Елеазар еще не решался поверить, но там же, в животе, у него уже стояла, как неподвижный вертикальный столп света в храме, радость. "Будто в зеркале отразилось во мне," – рассказывал он потом Ионе. Ничего не говоря, он схватил женщину за рукав и потащил вперед. Молча выскочили они таким образом из ворот монастыря, молча же пронеслись по залитой дождем улице, свернули, все ускоряя бег, у третьего дома и там, оскальзываясь на залитой водою траве, проследовали к пустырю, что был позади, на задворках. Когда-то давно здесь был чей-то дом, но теперь стены его были разобраны почти до основанья. Остатки камней люди растащили на свои нужды. Все вокруг заросло выгоревшим на солнце, как бы заржавевшим бурьяном и кустами ежевики. Там Елеазар остановился, как вкопанный – прямо перед ним находились в этих зарослях ступени, которые вели вниз, видимо, в погреб. Ступени оканчивались тяжелым люком, сбитым из толстых просмоленных досок. Приспособление, с помощью которого прежние хозяева открывали его, развалилось. Елеазар попытался поднять крышку, но сделать это было непросто, ибо она была непомерно тяжела, кроме того, не за что было ухватиться руке. Женщина, ломая ногти о влажное дерево, судорожно пыталась оказывать ему содействие, но в торопях только мешала. "Надо чем-нибудь поддеть," – остановился Елеазар и выпрямился, ища глазами какой-нибудь подходящий предмет. Женщина легла на блестевшие от воды темные доски и позвала ребенка по имени прерывающимся от волнения голосом. И вдруг оттуда, из глубины, сквозь шум дождя донесся то ли всплеск, то ли возглас, то ли некий отзвук… "Скорее, - заторопился монах, - приведи людей, соседей, или вон братьев! Да и пусть инструмент какой-нибудь возьмут! А то мы эдак-то пол-дня еще провозимся!" Когда крышка люка наконец-то была поднята, и люди проникли вниз, в сырую темноту, они увидели мальчика лежащим на полу погреба в воде, без сознания. На лбу у него красовалась огромная багровая шишка, а рот был черен, как у чумного мертвеца. Рядом валялись черепки разбитой глиняной плошки, в воде темнели черные точки рассыпанной по дну подземелья ежевики. По всей видимости, когда начался дождь, мальчик, решивший собрать матери ягод, спустился в погреб, чтобы переждать его, задел подпорку на которой держалась приоткрытая крышка люка, и получив ею удар по лбу, свалился без памяти вниз. Дело обошлось благополучно. Мальчик быстро приходил в себя. На место происшествия сбежалась чуть ли не вся деревня. Подъехал и встревоженный суматохой отец ребенка. Елеазар, которому нетерпелось поскорее рассказать обо всем старцу, незаметно выскользнул из толпы и чуть ли не бегом, подобрав рясу, бросился назад, в монастырь. Отец Иона сидел у себя, как ни в чем не бывало, и с невозмутимым видом чинил, вооружившись иголкою с ниткой, обветшавшую белую срачицу, когда Елеазар буквально ворвался к нему в келью. Увидев Елеазара в таком состоянии, старец чуть было не покатился со смеху. Встретившись с ним взглядом, Елеазар как-то вдруг осекся, смутился и с запозданием попросил разрешения войти. Старец кивнул на табурет и даже сатирически сделал при этом некое церемонное движение, не сводя веселых внимательных глаз с Елеазара. Елеазар сел и сразу понял, что забыл все то, что у него на бегу сложилось в голове и что он собирался высказать старцу. – Ну что ? Все сделал ? Отыскался мальчонка ? – Отец Иона! – собрался с мыслями Елеазар, – Как это получилось?! Как Вы это так совершили?! Вы должны мне объяснить, не смущайте мою душу. Ведь это… – чудо…? Иначе и не назовешь! – Ну так уж прямо сразу и "чудо"!? – чуть посерьзнел Иона, – Можно подобрать происшедшему и другие названия. Разумеется, как это обычно и случается, менее захватывающие. Но зато более соответствующие положению дел… Например, это можно было бы назвать… успешным проявлением интуиции. Нет? – Интуиции? – с некоторой даже долей иронии, впрочем, абсолютно почтительной, переспросил Елеазар, который казалось, не желал верить своим ушам – А как вы вообще об этом обо всем узнали? Ну, я имею в виду, и что нашелся… мальчонка…, и что это была "интуиция"?.. Не выходя совсем из кельи… ? – Сын мой, и этому, поверь, есть объяснение, как и всему остальному. Беда лишь в том, что эти объяснения ты не готов сейчас принять. Пока (я надеюсь). А покуда нет понимания, каким словом ни назови, разницы почти не будет. Для слепого ведь нет разницы назовешь ли ты солнце желтым или оранжевым. Люди напрасно полагают, что словами объяснить можно все, лишь бы был искусным говорун. Сл?ва, уверяю тебя, едва достаточно для разговора, но никак не достаточно для понимания. Говорят, – оживился Иона, – что однажды к царю Давиду (да пребудет с ним благодать Господа) подошел его невольник и любимый ученик Лукман. Давид, вооруженный молоточком и разными другими инструментами, в тот момент был занят какой-то непонятной работой. "Что ты делаешь? – спросил его Лукман. Но не получил никакого ответа. Через некоторое время Лукман вновь повторил свой вопрос, и вновь не последовало ответа. Лукман подождал еще какое-то время и в третий раз задал свой вопрос. Поглощенный работой Давид сделал нетерпеливый жест рукой, ударил еще несколько раз своим молотком, и вдруг поднялся, держа перед Лукманом за плечи только что изготовленную им кольчугу, которую тотчас же ловко перекинул через руку, как делают купцы, торгующие богатой одеждой, когда расхваливают свой товар перед покупателем. "Как мог объяснить я тебе, что это такое? И сколько времени ушло бы на приблизительные объяснения? У этой вещи нет пока даже и названия. Зато теперь ты посмотришь на нее, примеришь на себя и все поймешь. В одно мгновение!" В отношении же нашего дела, я думаю, – продолжал старец, – что не стоит делать свое сердце игрушкою дива! Не грош ли цена нашей вере, если она нуждается в чуде, которого к тому же никак не заслуживает. Вспомни, что произошло у Спасителя с апостолом Фомой, и какие слова сказал Спаситель Фоме…* Впрочем, сейчас нам следует подумать о другом: представляешь, что теперь может начаться?! Если мы нынче прослывем чудотворцами, – прощай наш покой! – Да, но ведь люди имеют право на… надежду? (Не знаю как это назвать точнее…) Это породит в них укрепление веры! – А я думаю, что это породит в них укрепление возбуждения! Вспомни Писания. Моисей… Моисей!.. Через Моисея явлены были такие чудеса: язвы египетские, воды Чермного моря разошедшиеся в стороны, чтобы пропустить избранный народ и павшие на фараона и войско египетское, манна небесная! Огненный столп шел воочию перед всем народом! И что же?! Оказывается и такого бывает недостаточно людям! Они возжелали еще и какого-то златого тельца в придачу! И это, еще раз повторю, – избранный народ! Ты же и сам знаешь все это. Сегодня они кричат: "Осанна!". А назавтра? – Распни… – Мне рассказывали, – вновь улыбнулся отец Иона, – что авва Геразий ходил раз в год в Антиохию для проповеди. Народу собиралось очень много. Один из братьев спросил его: "Отче, не искушает ли тебя суетная слава при виде такого множества народа вокруг тебя?" А он знаешь, что ответил? "Нет, брат, – ответил Геразий, – я думаю, если бы меня нынче казнили, народа собралось бы еще больше…" – Вы правы! – пораженный таким неотразимым взглядом на вещи, воскликнул восхищенный Елеазар, – Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения. – Это потому, я думаю, что ты часто смотрел чужими глазами. А Всевышний Бог зачем-то ведь дал тебе и твои собственные! – Для меня – большая неожиданность все это. Истинная правда, все, что вы тут сказали… – Погоди, погоди, сынок… – перебил оживленного Елеазара отец Иона, – прими во внимание, что я говорю тебе о некоторых вещах совсем не для того, чтобы отныне ты смотрел на них моими глазами. Мир в глазах людей создан многоцветным, а не черно-белым (хотя белый и черный в чистом виде присутствуют тоже). Одна и та же вещь может быть верной и применимой сегодня, и неприменимой завтра. Идти на пользу в одном случае, и во вред – в другом. Даже кусок хлеба одному человеку может спасти жизнь, а другого убить. Пчелиный улей полон сладости для одного, а для другого он полон укусов! Внимательный, терпеливо изучающий добудет меда, а возбужденный, жадный и торопливый допустит с пчелами неосторожность и дойдет до крайности. Так говорил мне мой духовный отец, когда я еще был отроком, неспособным услышать его, и смысл этих слов стал открываться мне во всей тонкости лишь гораздо позже. Вот и сейчас завеса будто приподнялась еще немного… – Как я вам завидую, что у вас был такой наставник! – воскликнул наивный Елеазар, – Вы несомненно получили от него особое благословение и особые уроки, как относительно самого Учения, так и относительно его применения. Иона как-то странно взглянул тогда на Елеазара, будто хотел что-то сказать, но передумал. – Да, мой старец был редкостным человеком, – помолчав, заговорил Иона с грустной даже слегка мечтательной какой-то улыбкой, – я рядом с ним всегда чувствовал себя суетным невеждой! И хотя он постоянно был рядом со мной, был и остается, как сильно иногда мне не доставало его "материального" присутствия, его доброго взгляда, его участливого голоса… Многие тут вокруг нас усердно и старательно делают добро, а старец мой делал всего лишь то, что должно было быть сделано. Его смирение приближалось к совершенству, потому что он просто не подозревал о своих добродетелях, не замечал своих заслуг. Например, вот подумай, последним куском с тобой могут поделиться так, что ты об этом узнаешь, а могут и так, что ты даже и не подумаешь, что кусок был последним… Когда Спаситель говорил: "пусть левая рука не знает, что делает правая", мне кажется, он имел в виду и это. В Писании сказано, что неведающий Закона, неведающий, что творит зло, не судится по закону. Следовательно такого человека может ждать какое-то иное, особое воздаяние? А я часто думаю о воздаянии, для того, кто не ведает, что творит добро! Святые старцы утверждают, что праведность видится только глазами других людей… – Как жаль, что я так поздно столкнулся с такими знаниями! И так поздно встретил вас!.. – Знаешь, – вновь заулыбавшись, и сводя все к шутке, прервал его Иона, – про авву Пресонция рассказывают такую веселую историю: "Однажды один человек постучал в дверь его хижины и попросил указать дорогу на Алеппо. "Нет, я не могу указать тебе дорогу на Алеппо, – ответил авва, – но я знаю дорогу на Небо." "Как я могу поверить, что кто-то знает дорогу так далеко, если он не знает дороги в окрестностях?" – сказал ему тогда путник."
О. Иона любил всякие занимательные истории. Обычно за разговором они приходились у него как бы «к слову» и служили подспорьем в его простых рассуждениях. Благодаря этим бесхитростным и чрезвычйно ясным рассказам, смысл раскрывался перед собеседниками, как полевой цветок, скромный и изящный одновременно. Елеазар помнил многие из этих историй всю свою жизнь, так же как помнил он и при каких обстоятельствах о. Иона рассказывал их. .............................................................................. ............................................................................... ...............................................................................
Происшествие с пропавшим ребенком разрешилось как-то на удивление спокойно. Всем, кто его расспрашивал об этом случае, Елеазар, не кривя душою, буднично и равнодушно рассказывал, что он просто решил получше поискать на пустыре, где ребенок играл перед тем, как пропасть. Что там, на месте, он по счастливой случайности сразу наткнулся на вход в погреб, где мальчик и был вскоре обнаружен. В последствии монах несколько раз наведывался навестить быстро поправившегося ребенка. Его робкие и молчаливые родители, видимо, на людях никак не обнаруживали своего собственного отношения к тому, что случилось. Сам брат Елеазар глубоко осознал, что на тот момент у него в этом деле не было достаточных оснований, чтобы прийти к какому бы то ни было несомненному заключению. Неожиданно для себя самого, он ощутил от своего незнания радостную легкость и что-то похожее на надежду – образовавшееся в нем таким образом новое пустое место могло теперь начать заполняться.
***** ****** ******* ******* *******
Буквально через несколько дней произошло еще одно событие.
Однажды на рассвете в келью Елеазарову ворвался взволнованный запыхавшийся служка-привратник. – Где… , отец Иона? – едва переводя дух, закричал он с порога. – А что, разве у себя в келье нет его? – Нет его! Ни в келье нет, ни в часовне, ни в скриптории… – А в саду?! – И в саду – тоже! – Где же он может быть? А что если он на колокольне? Он иногда любит с колокольни смотреть … Да что стряслось-то? Что ты, как сам не свой? – Там, – неопределенно махнул служка рукой, – его спрашивают. И понизив голос, добавил: Чужеземец какой-то. Иноверец… Сарацин! И с ним еще люди. На конях, с оружием… – Вот что: я пойду посмотрю, а ты поищи еще где-нибудь. Сбегай, может, на огород, к северной стене. Елеазар направился к главным воротам и там столкнулся с отцом Ионой, который оживленно разговаривал с неким иноземцем в черном тюрбане и одеянии которое носят сарацины. Чуть поодаль находилась группа вооруженных тонкими кривыми саблями всадников-сарацинов, одетых в черное. Сидя на красивых лошадях с очень тонкими ногами и изящными гибкими шеями в необычной, серебром украшенной сбруе, сарацины с нескрываемым любопытством озирались по сторонам и обменивались немногословными репликами. - Ааа, вот и ты ! – живо воскликнул по-гречески Иона, так, будто с нетерпением ожидал прихода Елеазара, – иди сюда, хочу познакомить тебя с одним человеком, моим арабским другом! Его имя - Али. А это – Елеазар. Сарацин с тонкой улыбкой на умном лице поднял на Елеазара черные проницательные и слегка ироничные глаза и поприветствовал его так же по-гречески наилучшим приветствием, сопровождая свои слова необычным, но выразительным жестом и учтивым наклоном головы, видимо принятыми у сарацин. - Позвольте мне сказать несколько слов, - молвил он, обращаясь к Ионе, - и продолжил – Чтобы не смущать людей вашей общины, мне кажется, будет лучше, если сегодня вы станете моими гостями – Мы поставили наши палатки совсем недалеко отсюда, на берегу речки, в очень живописном и уединенном месте. И угощение должно уже быть готово! Впрочем, если вы предпочитаете принять нас… или только меня одного, у себя…................. |
Библиотека // Объявления
