Вертолет на мгновение завис над поляной, срывая и закручивая ослабевшую желтую листву, чуть подался вперед и скрылся за кронами деревьев.

Юрий Смоленцов сидел на рюкзаках и мешках со снаряжением и с тоской смотрел на сына, который прислушивался к звукам улетающего вертолета, словно в надежде, что тот вернется. В его планы не входило тратить последние летние дни, а тем более последнюю неделю отпуска на охоту. Но отец был настойчив, а противиться ему, было совершенно невозможно.

- Я, Максим, здешнюю тайгу как свои пять пальцев знаю! Мы тут с твоим дедом каждый кустик в свое время облазали.

Сын поднялся, выбрал самый тяжелый мешок и потащил в охотничью избушку.

- Неужели поохотиться нельзя было где-нибудь поближе?

- Ничего. Это же моя родина, я вырос тут.

- Вырос, - повторил сын. – Хоть бы заранее предупредил, а то же, за день собрались, как угорелые.

Отец, переполошив всю семью, заявил, что он с сыном срочно едет на Алтай. Проснувшись еще затемно, он стал выворачивать все ящики, перебирать вещи.

- Ты посмотри, - приговаривал он, - вот же удача, эти ботинки я купил даже уж и не помню когда, а посмотри, сидят как! Только раз и одевал.

Он находил какие-то давно забытые вещи, вертел их в руках и укладывал в рюкзак.

- Давно я дома не был, - потирал он ладони.

- Так дома-то уж нет давно, - недоумевая, говорил ему сын.

- А для меня там везде дом, там все мое: тайга, горы, там отец и мать похоронены… давай собирайся уже, чего сидишь.

Бросив мешок на пол, сын осмотрел полутемную избушку с маленьким пыльным оконцем. Тут сильно пахло сыростью и старыми оленьими шкурами, которыми были застелены нары.

- Благодать, - вздохнул отец и начал выкладывать на стол кружки и пакеты с припасами.

Но и расположившись в доме, он не успокоился - перекусив наскоро колбасой, собрал ружье и ушел в лес.

- Ты посиди пока, а я пойду, осмотрюсь.

- Смотри, стемнеет уж скоро, куда поперся-то?

- Я быстро.

Отец появился, когда на улице было уже совсем темно.

- Спишь, что ль? Ты погляди, небо какое. Иди, иди, погляди! Звезд-то, - он тяжело дышал, губы его чуть потемнели.

Сын смотрел на отца, на его блестевшие в свете керосиновой лампы глаза и никак не мог понять, что с ним, да и как спросить-то не знал, чтоб отец не отшутился.

- Ну, куда ты все бегаешь-то? Посмотри, чуть живой. День-то и без того тяжелый.

- Ты поучи, я тебя еще пересилю.

- Тебе врач вообще запретил нагрузки.

- Да это разве нагрузки, это самое полезное дело.

- Давай, бать, ложись лучше, завтра вставать рано.

- Ничего, выспимся.

Когда сына сморил сон, Смоленцов тихонько поднялся, развел в кружке спирт, плеснул немного в угол.

- Пей хозяин, - прошептал и залпом выпил остатки, усевшись на осиновый комель. Он просидел почти всю ночь у небольшой каменки, подбрасывая изредка дрова и поглядывая искоса на спящего сына. А под утро, когда еще на небе не до конца растаяли звезды и месяц бледным призраком висел над сосной, он растолкал его.

- Все, Максим, пора.

Сын пил чай, крепком сжимая железную кружку и жался от утреннего холода ближе к печке, а отец все крутился рядом, безмолвно поторапливая. Он, то заходил, то выходил из избы, то снова начинал перепроверять снаряжение.

- Как скипидаром намазанный, - пробурчал сын и, недопив чай, вышел на улицу.

- Пойдем к тем сопкам, - указал, куда-то очень далеко в сторону краснеющего зарева отец.

Весь день они шли и все время молчали. Отец оглядывался по сторонам, прислушивался, словно вспоминая что-то, и радовался тихо своим воспоминаниям, родным местам, где он впервые с отцом, не выпуская из рук старой ижевки, охотился, всеми силами стараясь запомнить все, чему учил его родитель.

- Бать, да пойдем быстрее, еле тащишься!

Даже во время коротких остановок сын не успокаивался, то и дело поторапливал отца.

- Раз приехали на охоту, давай охотиться, а не гулять.

- Чего разбубнился! Кажется, где-то в той стороне ревел, – улыбаясь, ответил ему отец. – Не бойся, возьмем марала, как пить дать возьмем.

Под вечер, пробравшись через густоту колючего стланника, вышли на пологий склон, сплошь покрытый молодым березняком. Сопки, казалось, стали еще дальше чем были. Сын растянулся на траве и закурил.

- Вот так походили. И ведь ни одной живой души.

- Терпение! Зато посмотри, какой вид отсюда! Лучше некуда.

Он достал из рюкзака бинокль и уселся на кочку, вытянув ноги.

– Сегодня так уж и быть остановимся. Давай палатку ставить.

Долго горел костер на поляне, отец все что-то рассказывал, вспоминал прошлые охоты, а сын лежал на коврике, и голос отца становился для него все менее различимым, слова сливались во что-то единое и бубнящее.

- Мы когда с отцом ходили, - подложив под голову руки и уставившись в небо, говорил отец, - знаешь, как мне пострелять хотелось. А он мне только два патрона даст, да еще за каждый выстрел, за каждый промах спросит.

Сын не отвечал.

- Охотник еще тот был. Оно ведь и правильно, чего попросту палить, шум наводить, да подранков делать.

Он снова помолчал.

- Я сегодня вроде осину видел старую, по которой в детстве выстрелил. Искал следы от дробин, да видать затянулись, а может и осина не та. Знаешь, каких люлей мне отец тогда вставил за этот выстрел.

Сын закашлялся, поднялся с земли.

- Все бать, кажись дождь начал накрапывать, полезли в палатку.

- Маловата, - забираясь в спальный мешок, кряхтел отец.

Снова наступила тишина. Только, редкие капли дождя падали на тент, словно пшено сыпалось с неба, да сын начинал посапывать.

- Ты вещи-то накрыл клеенкой, – прошептал отец.

- Да убрал, убрал, - недовольно отмахнулся сын и перевернулся на бок.

- Вот здоровяк ты у меня вырос, переворачиваешься так, что вся палатка ходуном ходит. Можно я закурю?

- Да кури ты уже! Только не сожги нас.

- Это правильно, и комары поуспокоятся в дыму.

Он делал маленькие затяжки и выпускал дым в свод палатки, который то и дело трясло порывами налетавшего ветра. Из-за непогоды и удобного спальника, через толщину которого он чувствовал тепло плеча сына, в палатке казалось еще уютнее.

- Я вот знаешь чего, – он еще раз затянулся, и сипло выдохнул, – ты, маленький когда был, месяцев что ль семь тебе было, зубы у тебя тогда резались. Как же ты орал по ночам, как бешеный. Все жилы вытянул. Мы с матерью и не знали, что делать. Тебя только укачаешь, ты вроде успокоишься, а через минуту снова орать, аж, с хрипом. Я тогда и психанул. Целую неделю ведь без сна. На руках я тебя держал и как заору, мол, сейчас как шмякну тебя об пол, и сам же испугался, аж холодно стало. Мать-то перепугалась, подбежала, тебя выхватила, а ты еще пуще орать.

Сын перестал сопеть.

- Ну не шмякнул же, - спросонок сказал он. – Спи, давай. Часа три осталось.

- Я ж до этого дня ту ночь помню, как подумаю, так страшно становится. А ты говоришь, спи.

Он затушил окурок в консервной банке и тяжело вздохнул.

- А теперь видно и внуков не понянчу. В наказание мне что ль? Чего ты все не женишься никак?

Сын вновь перевернулся на спину и уставился в черный свод палатки и тоже закурил.

- Ты чего это?

Отец молчал.

- Ты, бать, как начнешь, честное слово, весь сон перебил.

- Я, Максим помру скоро, – сказал он как-то спокойно, будто и не о себе.

Сын перестал курить.

- Сдурел что ль?

- Сдурел!? Как с отцом-то говоришь!?

- Рановато собрался, - попытался пошутить сын.

- Я как собака, Максим. Вот неделю назад почувствовал… Спать страшно стало. Сердце у меня как-то бывает ночью так, трух-трух, как-то невпопад работать начинает, да и отец тут снился.

- Ты сам себя, бать, пугаешь… нагнетаешь. – Не докурив, он заплевал в банке уголек и с головой накрылся спальником. – Все, я сплю.

Но сон уже не шел к нему. Он, не шевелясь, лежал и слышал, как прекратился дождь, как где-то под палаткой возилась мышь. Он старался не думать о словах отца, старался отгородиться от них стеной других, приятных, воспоминаний, но ничего не получалось. Ночью ему снились дурные и бессвязные сны, отчего он проснулся весь взмокший и, трясясь от холода, вылез на мокрую траву, по которой еще стелился густой утренний туман.

Когда вершины елей залило краснотой, охотники покинули стоянку. Еще долго их длинные тени тащились за ними по искрившейся траве, словно не в силах проснуться.

- Чего-то легко больно идется, - удивлялся отец, - ты у меня из рюкзака что ли, чего-то убрал?

- Да так, мелочи, просто разложил по уму.

- Ты мне смотри, я ж тебе не больной какой.

- Кто вчера помирать собрался?

Отцу вспомнилась вчерашняя ночь, и он замолчал. Как-то неловко ему стало.

- Ну и собрался, что в этом такого.

- Ты мне тут смотри, - остановился сын, – не дури. Где ты помирать то будешь? В лесу что ль!

- Ну, все уж хватит. Сказал лишнего.

- Тихо, - зашипел сын и упал в кусты, - смотри, - указал он в сторону далекого красного кустарника, за которым темными пятнами паслись олени.

Отец тоже пригнулся.

- Я же тебе говорил! Но до них метров пятьсот не меньше. Нужно ближе подойти.

- Да чего подходить, давай попробуем, - занервничал сын, – дай я выстрелю.

- Я тебе сейчас выстрелю, шустрый! А если не попадешь! Сколько нам потом их искать. А завтра уже вертолет, - сказал он неуверенно и посмотрел на недовольного сына.

- Ладно, стреляй уже, - неожиданно согласился отец и достал бинокль.

Максим ловко вскинул карабин и щелкнул затвором и, уложив ствол на ветку молодой березки, стал высматривать оленя в оптику.

- Ты, главное не торопись, не спеши, – шептал отец. - Нет, далеко все же, - смотрел он в бинокль.

Хлопнул выстрел, березка колыхнулась, уронив несколько желтых листьев.

- Попал, кажись! - воскликнул сын.

- Нет, в метре прошла я видел.

Марал с четырьмя оленухами вздрогнул и бросился в низину, через мгновение совсем исчезнув из вида.

- Я же тебе говорил!

- Не надо под руку бубнить.

- Да что ты расстраиваешься, пойдем дальше, еще время есть. Нам все равно на ту сопку нужно иди, вертолет туда прилетит.

Переход до сопки оказался не таким легким, как казалось сначала.

Пришлось перейти еще через две размытые низины, которые сначала и видны-то не были. Но охотники темпов не сбавляли. Хотя было видно, что отец все сильнее устает, все чаще останавливается, оглядываясь назад.

- Давай ружье-то, - не надеясь на согласие, подошел к нему сын. – Все легче будет.

- Иди уж, тоже мне, мать Тереза, - когда сын отвернулся, он незаметно достал из кармана баночку с лекарствами и запив коньяком из маленькой железной фляжки, проглотил несколько разноцветных капсул.

Так они и шли до самого вечера. Сын совсем расстроился, все ему стало не по душе и не доставляло никакого удовольствия.

Но неожиданно в темнеющем лесу заревел марал.

- А ты плакал, - заулыбался отец.

За холмом, возле маленькой каменистой речушки паслось все то же стадо из пяти оленей. Старый марал, пережевывая жвачку, посматривал куда-то вдаль. Он словно что-то чувствовал, но никак не мог понять, что.

- Давай, бать, теперь твоя очередь.

Отец спрятался за кустом и, уткнувшись в оптику, все чего-то медлил.

- Ты чего. Давай же, стреляй.

Марал перестал пережевывать и застыл. Что-то в его оленьей душе зашевелилось. Он словно на мгновение окаменел. Отец провел точкой прицела по его голове, по шее, перешел на тело, потом снова вернулся к голове и нажал на спусковой крючок. Пуля взвизгнув, зарылась в прибрежный каменистый песок, совсем рядом с оленем.

- Вот же невезуха, - хлопнул по коленям сын, наблюдая, как стадо вновь убегает, - второй раз!

- А вроде бы хорошо приложился, - улыбнувшись, сказал отец.

- Не везет, так не везет.

Сын весь вечер сидел возле костра и ждал, когда где-то поблизости послышится олений клич, он даже ночью спал необыкновенно чутко. Может поэтому он и слышал, как ворочается отец.

- Бать, ты как?

- Нормально.

Снова лежали.

- А хорошая охота была.

- Да чего уж тут, ничего ж не добыли.

- А он ведь чувствовал. Я Максим посмотрел на него, и понял, чувствует сволочь.

- Ты о чем?

Отец поерзал и расстегнул молнию на спальном мешке.

- Не хочу я в Москву возвращаться, - немного помолчав, сказал он.

- Начинается.

- Помру я сегодня. Ты меня похорони тогда на кладбище, где родители.

- Ты бать, прекрати, честное, слово. Это уже даже не смешно.

- А ты и не смейся. Похоронишь вот меня, да хоть изредка будешь сюда возвращаться. Мест не забудешь.

Сын вылез из спального мешка и сел, уперевшись головой в марлевый свод палатки. Он начал лазать по карманам, но спички так найти и не смог. Ему стало не по себе от разговоров отца. Он вылез из палатки. Перерыл рюкзак и достал фонарь.

- Бать, ты чего молчишь-то? – осветил он его лицо.

- Да выключи, - закрылся от слепящего света отец. – Без глаз же оставишь.

Сын сел возле палатки и опустил голову.

- Испугал ты меня. Умру, умру и замолчал, нельзя же так.

Ему очень захотелось обнять отца, но он знал, что тот не поймет этой сентиментальности. Только сейчас, впервые за всю жизнь ему стало не хватать его. Оттого, что может случиться то должное, что рано или поздно произойдет со всеми, в душе разрасталась какая-то темная тягучая пустота.

- Пугливый больно, - проворчал из палатки отец.

Так и просидел сын возле костра всю ночь, дыша влажным таежным воздухом и слушая, как прерывисто храпит отец. И храп, который он раньше ненавидел, когда жил с ним в одном доме, сейчас казался ему чем-то непременным и очень нужным.

Возвращаясь обратно, в вертолете он, уткнувшись в иллюминатор, смотрел на тайгу, огромную и непонятную, такую же, как и отец, и сильная необъяснимая тоска становилась все навязчивей.

Вертолет иногда вздрагивал. Сын всякий раз поглядывал на отца, а тот кивал ему в ответ и подмигивал.

Перелет был долгим, и казалось что бесконечная гуща зелени, подернутая желтым и красным, не кончится никогда.

Пилот выглядывал из кабины и, старался перекричать шум двигателя.

- Это жалко, что вы ничего не добыли. Ребята там на мясо надеялись, - и смеялся, снова уставившись в синий горизонт.

Отец, так и не чихнув ни разу, выпрыгнул на поселковую вертолетную площадку, перетаскал с сыном вещи в небольшой гостиничный номер, хотя сын все сопротивлялся и рвался все сделать самостоятельно.

- Ну что ты со мной как с барышней все, честное слово, - ругался отец.

Вечером он устроил в столовой разносольную гулянку пилотам, сам повеселился, то и дело, выкладывая из карманов деньги и заказывая у поварихи водку.

- Пускай народ погуляет, не жадничай, - говорил он. – На кровях не удалось выпить, так приезд домой хоть отметим.

А утром сын его не добудился. Отец лежал, чуть повернув лицо в сторону его кровати, подложив под голову руки, и казалось что он просто спит, крепко сжав губы.