(От Ивана Петровича)

- Ты пиши, Анатольич, - Иван Петрович задумчиво постучал мундштуком по столу. - Это ж, правда жизни, неоценимый опыт поколений. Кто тебе еще расскажет? – Он на минуту задумался, сунул папиросу в рот, погремел коробком. Так и не закурил. – Значит, вот, человек обязан аккуратно относиться к мелочам, иначе эти мелочи неаккуратно отнесутся к человеку. Не прощают они невнимания, как дети: породил – корми. Году этак в… Черт, не помню, ну, да не в том соль. Работали мы с фабрикой Урицкого, что-то для них делали, они куревом рассчитывались, тогда сигареты-папиросы заместо валюты можно было использовать. Все по талонам, а предмет первой необходимости, беда кто бросить к перестройке не успел. Вот отработали мы, сидим в холле, ждем коммерческого. Хороший мужик, все вопросы споро решал, без выпендрежа, хоть и на таком месте сидел. Холл у них, что в театре вестибюль с гардеробом. Один в один, и лавки мощные такие, задами отполированные. Сидим, ждем. Двадцать минут, сорок. Тоскливо. А в вестибюле примостился аптечный киоск со всякой ерундой. Когда в третий раз к киоску подошел, вроде как не удобно стало. Маячишь, маячишь, а выручки от тебя ноль. Ну, я и купил какую-то травку, по наущению товарища. Дюже, говорит, полезна. До сих пор в шкафчике над плитой валяется. Недавно лазил – видал. Сдачи, как водится, нет. Вот я на сдачу гандонов и купил. Вроде и на фиг не надо. С женой так обходились, какими-то другими средствами, а по девкам, ты же знаешь, я не ходок. Но предмет, сам по себе, полезный, да и ностальгия. В советские времена, вспомни, что за дефицит был? А здесь, черт знает, в каких красивых обертках, да и в новинку еще. Купил, да и в портфель бросил. Дело было в феврале-марте, снег, точно, лежал. Ближе к осени, надрались мы как-то на работе, по случаю чьего-то дня рождения и решили продолжить. Забежали в кафешку. Посидели знатно, цены еще приемлемые были, так что шампанским с мороженным можно было прилично в кондицию войти, а если бутылочку Роялю прихватить, то домой исключительно на автопилоте. Пилотирует он, все в порядке, в метро ни один мент не зацепил, а голова свободная, ей работать надо. И тут внутренний голос… Вот, скажи, ты в предчувствия веришь? Я нет. Другая у меня теория. Но мысль четко: так, в портфеле Ленкин зонтик (взял, чтоб не потеряла) и презики эти чертовы. Откуда всплыло? Надо поприкрыть, от греха подальше. Остановился, бумаги приподнял, зонтик на дно сунул. Ага, вот и друзья старые на месте. Обертка только пообтерлась. Говорил же тебе, не к чему мне. Все аккуратненько уложил и на автобус. Долетел без происшествий, супруге доложился. В люльку. Утром встал. Башка трещит, но сносно. Приехал на работу. «Ленка, забирай свой зонтик». А зонтика-то и нет… Немая сцена. Помню все досконально: брал, клал, перемещал. Как не было. Домой пришел, за мной греха не числится, может, это и спасло, супруге: «Зонтика не видала?» - «Нет». На нет и суда нет. Где? Бес его знает. У нас с Ленкой доходы разные, бегу в магазин зонтик покупать. Да, думаю, беда – провалы с Роялю начались. Печально это. Недельки через две, выхожу на балкон. Идет Ленкин зонтик, это я потом понял, что Ленкин, а тогда похожий. Жене говорю: «Смотри, зонтик, как у Ленки». «Угу»,- отвечает: «Соседка уж две недели с ним ходит, с тех самых пор, как я его с балкона запустила». «Зачем это?»- спрашиваю. «А, чтоб с презервативами по комнатам не валялся, сволочь, ты гулящая!» Ну, на мне греха нет, так я и повыступать могу: «Ты мне? Да я! Да как ты?» - и т.д. Вот все предусмотрел, так портфель этот со стола грохнулся и все содержимое наружу. Что внизу лежало? Правильно. Оно где? Наверху. А еще? Зонтик женский. Полный комплект. Я из истории этой, что понял? Если ты прав – тебе всяк поверит, даже жена, хоть ты с гандоном на голове придешь. Но внимательней надо, Ваня. Еще внимательней.

Иван Петрович, наконец, закурил и сладко затянулся густым дымом. Даже в горле перехватило. Я уже лет пятнадцать не курю, а вот так со вкусом кто затянется, так организм сразу вспоминает пагубную привычку.

- Так я и говорю, - продолжал Иван Петрович, докурив папиросу. – Сижу я как-то раз дома на диване. Смотрю Санта-Барбару. И все какое-то пятно странное так, на краю поля маячит и маячит. Инородное что-то. Терпел, терпел. Подошел. Тряпка какая-то. Взял – трусы. Явно не мои, потому что бабские: «Какого черта!» - кричу: «Портки свои, где ни попадя, разбрасываете?» - И жене под нос: убери, мол. Жена спокойно так: «Не мои», - говорит.

«Так Танькины, значит», - Танька – это дочка наша.

«Таньке велики. Не наши это».

«Как это не наши? Чьи тогда?»- спрашиваю, а голос так предательски в горле задержался.

«На Надькины похожи».

«Так и отдай Надьке!» - рявкнул я, фальцетом, правда.

«Ну, Надька, подлюка»,- думаю: «Погоди у меня!» Это ж надо: сам принес, сам достал, сам скандал учинил. Внимательней, Ваня, внимательней. Но опять же, заметь, на мне греха нет. Мы в бассейн ходили, а эта дура свои причиндалы в раздевалке забыла. Уборщица догнала, в руку сунула, чтобы Надьке отдал, а оно вон как вышло. Беверли Хилл, да и только.

- А вот еще, Анатольич, случай со мной был. Не смешной вовсе. Запал я на Марию, не нашу, сил нет. Кого черт с пути праведного не собьет? Если запал, значит, все. Через месяц целовались, через два все как у людей. Любовь, в общем. Какие ночи сладкие я с нею проводил? Песня. Настал, значит, момент такой. Апофеоз. Звезды, небес сияние. Закончил я, встаю, иду в ванну, резинку по дороге стягиваю. Бумажку ищу, чтоб покультурнее как, завернуть, да в ведро поглубже упрятать. Открываю ведро. И, что ты думаешь? На самом верху, нагло так лежит презерватив, явно бывший в употреблении и не так давно, так как сверху, и точно не мой. Мой в руке, а заход первый всего. Веришь, дыхание перехватило. Но уж не молод. Все понимаю. Присел на табуреточку. Пластик холодный, твердый. Заднице зябко. Резинку эту чертову в руке держу. Дух перевожу. Посидел пока не заколел вовсе. Свой презерватив поверх местного положил, крест накрест. Ну, если б я это безобразие как пришел, увидал, то духа моего там уже бы и не было. Но дело уж сделано, принципа не получается. Вот и задал я Машке перца, напоследок. Дым из ушей разве что не шел, и резина дымилась. Пусть помнит, кому замену нашла. Но неприятно. Знал, конечно, что женщина одинокая, есть у нее мужики, но аккуратнее, Маша. Аккуратнее. А ведь могла любовь состояться. Так-то. – Иван Петрович сгреб рассыпанный по столу пепел в бумажный фунтик и поспешно вышел за дверь.

У реки --->