Как-то я скомкано описал: раз и сразу на губе! На самом деле всё было немного не так!

Я долго собирал личные вещи, тщательно упаковывал в вещевой мешок... Я надеялся на то, что генерал меня решил "пугануть"... Что никакой губы не будет. Ведь до окончания аккорда осталась неделя, и до дембеля максимум два месяца. Но я ошибся. Меня посадили в газик, и повезли.

Водила, из солдат, как только выехали за ворота части, сразу набрал скорость, и машина буквально летела над дорогой. Я потом таких дорог больше не видел. Шириной 5-6 метров, и ровная, как крышка стола, настоящий автобан! Дорога, как бы возвышалась над полем метра на два. Если не справишься с управлением на такой скорости, то, свалившись в кювет, костей не соберёшь! От этой скорости у меня перехватило дух. Я отвлёкся от тяжёлых мыслей, и стал смотреть по сторонам.

То, что мне раньше казалось полем, оказалась вырубкой, мертвой зоной. То есть, к дороге нельзя было пройти незамеченным, где-то на двести метров, с двух сторон. А там простиралась тайга! Дорога была прямая как стрела. Погода стояла ясная солнечная. И видимость была отличная. Было хорошо видно, какой крутой подъем или спуск, нас ожидал. Газик легко взлетал, и так же легко спускался с очередной горки, не снижая скорости. На встречающихся перекрестках, стояли хорошо замаскированные доты. Их выдавали присутствие шлагбаумов. Объехать их было невозможно - глубокие кюветы.

Встречных машин не было, и поэтому шофёр гнал машину, как будто куда-то опаздывал.

После очередного перевала резко влетели в полосу дождя. Водила только включил "дворники", не снижая скорости.

Я стал узнавать знакомые места, где в учебке бегал марш броски.

Ну, вот и приехали

Привезли меня на дивизионную губу. Сопровождающий офицер сдал меня, под расписку, помощнику коменданта где-то в 6 часов вечера. Очень долго оформляли мои документы. Помощник коменданта никак не мог понять

как так, у военнослужащего одно место службы, одна воинская часть, а на гауптвахту его забирают и сажают с другой? Он, что в самоволке был? А, где документы, что он был прикомандирован к этой воинской части?

Дотошный капитан оказался. И из-за этой дотошности я остался голодным. Дежурный конвоир, из краснопогонников, отвёл меня на губу. Почему-то для меня было удивительно, что у капитана на петлицах пушки, а у конвоира, красные погоны, с буквами В.В. , внутренние войска. Они же охраняют заключённых. А при чём здесь я?

Гауптвахта располагалась тут же, в подвале комендатуры. Длинный, широкий, ярко освещённый коридор. Камеры расположены по одну сторону, коридора, а по другую, туалет и умывальник.

Конвоир открыл одну из камер:

- Располагайся, где свободно.

И закрыл за мной дверь, скрежеща запорами и ключами в замочной скважине. Я машинально оглянулся на дверь и увидел, что на двери имелось смотровое окошечко, как в тюрьме, и глаз конвоира в него смотрит на меня.

По сравнению с жарой на улице, здесь было прохладно, даже холодно, как в погребе.

После яркого света в коридоре, глаза не сразу привыкли к скудному освещению в камере. Здесь была одна тусклая лампочка, и то она находилась под потолком, над дверью. Окон не было. Когда глаза привыкли к сумраку, я осмотрелся. В камере стояло 12 топчанов. На них не было постельного белья, лежали только шинели. Сел на топчан, где не было шинелей, стал приходить в себя. Откровенно говоря, я был в шоке. Дембельский аккорд, кончался. Скоро должен был уехать в родную часть... Уехал...

Я уже сидел на губе, когда был в учебке. Хм, тогда я проспал всё Царствие небесное: ужин, вечернюю прогулку, вечернюю проверку в учебном классе, в чреве учебной ракеты.

А дело было так.

Я попал в учебку специалистов. Специалисты делились на двигателистов и электриков. Нам преподавали Материальную часть и Устав гарнизонной и караульной службы.

Материальную часть изучали в очень высоком здании. Чтоб пройти в учебный корпус "МАТЕРИАЛЬНОЙ ЧАСТИ", надо было предъявить пропуск секретчику, такому же солдату, как и мы, и записаться в журнале посетителей. Уходя, опять расписаться в журнале. Учебный корпус разделён на две половины. В каждой, находились макеты ступеней ракеты в натуральную величину. Рядом лежали всякие двигатели, клапана. Это было наглядным пособием для изучения принципа работы ступеней ракеты.

Какой-то шутник поставил в первую ступень кресло. Делать внутренний осмотр оно мешало, а спать было удобно. Когда я перешёл со второй ступени на первую, командир батареи приказал произвести внутренний осмотр ступени и доложить о результате осмотра.

А так как люк находился высоко, то я проигнорировал его приказ и проверять не полез.

А просто доложил:

- Товарищ лейтенант! 563 боевой номер произвел внутренний осмотр первой ступени. Посторонних предметов в изделии не обнаружено!

Я же не знал, что товарищ лейтенант, командир расчета, кинул туда бумажку. Он, не поленился, залез и показал мне бумажку. И за того, что я не выполнил приказ, влепил три наряда вне очереди на службу. Кто служил, те знают, что это такое! Кто не служил, тот догадается. Что это те же наряды, внутренние или караульные. Но ты заступаешь не со своим подразделением, а с чужим. Первые два внеочередных наряда отстоял нормально. Третий отстоял так, что получилось, что я двое суток был в наряде. Отстоял наряд за себя, а потом и за заболевшего курсанта из чужой батареи.

На следующий день, послеэтого наряда, была самостоятельная подготовка по материальной части. По команде:

- Произвести внутренний осмотр изделия!

Я залез в ракету, нашел бумажку, доложил:

- В корпусе изделия обнаружен посторонний предмет, не представляющей опасности!

С чувством выполненного долга, сел в кресло и закрыл глаза на секунду... Открываю глаза - темно. Я забыл, где нахожусь. Но помню, что в Армии. Но там, в казарме, когда все спят и то горит свет, в коридоре, от тумбочки дневального до выхода из казармы.

- Почему темно? Почему тихо? Почему сижу, а не лежу, если в казарме?

Хотел подняться с кресла, стукнулся о потолок ракеты головой и сразу понял, где нахожусь. Начал руками шарить во все стороны, искать люк. Нашёл. Потихоньку вылез из ступени, встал на пол. Держась за стену, иду на ощупь к дверям. Нашел дверь. Шарю руками по стене, ища выключатель. Тут же вспомнил, что он находится в коридоре. Стучу руками, барабаню ногами по двери, ору... Тишина. За окнами темно. То ли ночь, то ли вечер, не поймёшь. Окна были тонированы и пулезвуконепробиваемы. Сам проверил кулаками и горлом. Сел возле двери. Не знаю, сколько сидел. Слышу, вроде разговаривают. Вставляют ключ в замочную скважину. Загорелась лампочка. Я зажмурился от яркого света. Открываю глаза и вижу перед собой секретчика с командиром секретной части, дежурного по части... Немая сцена: они не ожидали меня здесь найти. А я обрадовался, что меня, наконец, открыли.

Меня хватились во время вечерней проверки. Собрали совещание: дежурный по части, начальник школы, преподаватели школы, которые находились в наряде. Там решили проверить все помещения, которые наша батарея посещала сегодня. Если не найдут, то будут докладывать наверх, что сбежал. Да, и в те времена бегали из армии.

И вот нашли там, где и не думали...

На следующий день всю школу строят на плацу. Объявляют мне и секретчику трое суток ареста! Мне, за отсутствие на вечерней проверке. Секретчику за то, что не проверил журнал для посетителей и оставил постороннего в секретной части. Тогда я был на гарнизонной губе. Нас там было человек пять арестантов.

Те же топчаны, но застелены простынями и одеялом. И помещение губы было с другой стороны лазарета. Светлое, теплое. И сторожили нас те, кто охранял ракетную базу. Один бывалый арестант, отсидевший не понятно за что и на дивизионной губе, говорил, что тут "рай" по сравнению с дивизионной гауптвахтой. Туда лучше не попадать. Там как дисциплинарный батальон. Ад, одним словом! Там я тоже ходил под "дулом", но это было чисто символически. Мы подметали улицы, что-то грузили. Работали не напрягаясь. Кто хотел, курил или сидел на лавочке. Нас никто не подгонял работать. Немного отдохнул от учебки. В письмах домой я, смеясь, писал: « Плох тот солдат, кто не отведал прелести гауптвахты!»

И вот я здесь, на дивизионной губе.

Привели "штрафников". В камеру их заводили по одному. И каждый зашедший падал на своё место от усталости. Я угадал, мой топчан оказался свободным.

Кто-то спросил:

- Откуда привезли?

- С 23 площадки.

- За что в такую даль сослали?

- За хорошее поведение!

И замолчал. Не было никакого желания кому-то что-то рассказывать. Хотелось есть. Я спросил:

- Когда ужин?

Мне ответили, что ужин уже был. Спросил присутствующих:

- Томичи есть?

Мне никто не ответил. Значит, земляков нет.

Я завалился на топчан. Свернулся калачиком. Немного согрелся в таком положении и не заметил, как уснул. Как я убедился на следующий день, что про эту губу говорили правду! Это был ад...

Утром просыпаюсь от звяканья щеколды и голоса за дверью:

- Пятая камера приготовиться на выход!

Штрафники зашевелились, построились друг за другом в цепочку к дверям. Я встал последним.

- Пятая на выход по одному!

Цепочка пошла на выход. За дверьми стояло человек семь с автоматами, вдоль стены с одной стороны и лицом к нам. Они тоже были краснопогонниками. Комендантская рота. Мы встали напротив, не поворачиваясь к ним лицом. Команда «На право!» Хорошо, что я стоял последний. Я подумал, что команда относится к нам. Но повернулся караул.

- На выход, шагом марш!

Тут уже две цепочки, наша и охраны, двинулась к выходу. Не знаю, сколько камер на гауптвахте, но больше 7, это точно. Нас построили в большую колонну, и под охраной автоматчиков, повели на завтрак в отдельную столовую. Столовая находилась на расстоянии двести метров от здания гауптвахты. И всю дорогу колонна шла строевым шагом, как на параде. И так каждый раз, и в столовую и из столовой, только строевым шагом! Утром-то, ладно, еще мы свеженькие и отдохнувшие. А вот на обед и ужин шли тяжело... Кормили нас так же, как и у нас в полку. После завтрака сделали развод. Меня и ещё троих воинов отправили на какой-то склад. На целый день.

Разгружали железнодорожный вагон с кирпичами, грузили цемент. К обеду ноги еле таскал. Охранники покрикивали, не давали посидеть. У них режим был: час работы,15минут перекура. Я в то время не курил. А курящие ребята страдали, кидались к любому проходящему солдату, стреляли покурить. После ужина повели "домой". Я еле поднимал ноги от усталости. Нас везде так и водили цепочкой. После развода на работу, а с работы на построение в столовую. После ужина завели нас в коридор, развернули лицом к стене, обыскивали каждого. Отбирали найденные сигареты, окурки, спички. Не положено! Кого обыскали, заводили в камеру. Я упал на топчан. Только подумал: « Осталось четыре дня!» И уснул. И так трое суток!

На третьи сутки, после вечерней "проверки карманов", меня вызывают из камеры. Привели в помещение "начальника караула". Там сидит какой-то полковник.

Посмотрел на меня. У меня за эти трое суток форма 43года потеряла вид. Форма грязная. Спина у гимнастёрки, пропитанная потом и цементной пылью, стала как панцирь. Начала рваться. А зашить было нечем. Иголки изъяли из пилотки, как острые предметы. Сапоги, непонятно какого цвета, серо-красные какие-то.

Никакого бравого вида я не имел. Полковник спрашивает:

- Почему не переодетый?

- Так не во что, товарищ полковник!

- Советский воин - это находчивый, умный и сообразительный солдат! А ты таким не являешься! Объявляю пять суток от имени командующего дивизии за нарушение формы одежды! За глумление...

Дальше я не слышал. Вернее, слышал, но не понимал, какое глумление? Что он

городит. Что, ещё пять суток каторги? Машинально сказал: « Есть!» Повернулся по уставу. Увели в камеру. Всю ночь думал.

- Что там комполка не знает, где находится его подчинённый? За, что? Почему сам не едет, не поинтересуется? А, где я эту форму возьму здесь? Среди чужих? Может, меня охраняют земляки, или те с кем я в карантине был?

Прошли первые пять суток. Состав нарушителей обновился полностью. Ведь больше трёх суток никому не давали. А меня даже в баню не сводили. Мылся под умывальником.

Теперь я у каждого нового караула спрашивал, знают ли они кого из Томска? Кидаюсь к любому солдатику:

- Ты не из Томска? А знаешь кого-нибудь?

Вторые пять суток были лёгкие! Нас четверых из камеры увели в офицерскую столовую. И мы чистили картошку по 200кг в день, вручную. Чистящая машина сломалась.

Дело не хитрое, сиди и чисти. Вот только проблема была встать! Всё тело болело от сидячей работы. У нас в учебке норма была, приблизительная такая:

на 100кг картошки один-два килограмма давались на очистки. Если было больше нормы, то скребли кожуру. Здесь было, в этом отношении, проще. Тут не было норм, но была другая проблема - земляки, знакомые поваров, эти блатные, в основном, чурки. Придут, сколько надо начищенной картошки наберут, и уходят. Охрана, как будто, их не видит, всё время подгоняла: лучше, чтоб время лишнее было, чтоб картошки было столько начищено, сколько нужно, даже больше. Я службу давно понял: солдат сидит, а день идет. Поэтому чистил не торопясь. Я под любым предлогом старался покинуть овощерезку. А предлог был один: сходить в погреб за картошкой и другими овощами. А только вырвусь на волю, кидаюсь к любому проходящему мимо солдату и спрашиваю, не знает ли он кого из томичей?

Прошло девять томительных, изнуряющих суток. Всё!!! Завтра в полк. А это уже как дом родной. Два месяца я там не был. Два месяца я не получал писем из дома.

Я только здесь понял, что значат для людей письма из дома! Даже штрафникам,

после работы давали письма из дома читать и писать ответы. Мне тоже давали

писать домой, в часть. Я писал, как будто, в никуда. Ни ответа, ни привета.

Я узнал, приехав, домой, что мои письма все получили. Мама их сохранила по мере поступления. Они и сейчас целы. На письмах с губы стоял адрес моей воинской части, а не той, к которой я был прикомандирован.

На десятые сутки меня, как обычно, повели на работу. Все. Это последний день!

Настроение!!! Душа поет! Во время "вечерней проверки", в нарушении внутреннего устава (нельзя разговаривать с охраной), спрашиваю у начальника караула:

- Почему меня не отпускают? Я уже отсидел 10 суток?

Он, как не слышал. Меня опять завели в камеру. Приблизительно через час меня выводят и ведут к начальнику гауптвахты. А я и не знал, что есть такая должность. Майор. Он мне показывает бумагу, где предписано держать меня до особого распоряжения. Мужик хороший оказался. Я ему рассказал, как я попал сюда. Что ни над кем "глумиться" не собирался. Это жизнь меня поставила в эти условия. Про Козлова я, по понятным причинам, промолчал. Майор обещал помочь выйти из этой ситуации. На следующий день приезжает полковник и прибавляет ещё пять суток ареста "за нарушение формы одежды". Их я уже принял спокойно. У меня появился помощник в лице начальника губы.

Я и в камере уже был дедом. Сменилось, наверно, "поколения" три штрафников, пока я сидел. И опять продолжался этот кошмар, этот изнуряющий труд. Эти дни были ещё и потому тяжелее, что я ждал помощи от майора каждый час, каждый день. На тринадцатые сутки нас, как обычно, поднимают и выводят из камеры. Я смотрю и не верю своим глазам - Герка Сакович, мой приятель по двору. Нас вместе в армию забрали, вместе были в карантине и в учебке. Я в "специалистов", а он в сержантской. Он начальник караула. Он меня не видел, с кем-то разговаривал из офицеров. Когда нас стали выводить, я, проходя мимо, дернул его за гимнастерку. Он оглянулся. Я замедлил шаг, чтоб он меня увидел. Увидел. Узнал! Глаза вытаращил, но промолчал.

После завтрака, перед разводом на работы, вызывает меня в караульное помещение.

Поздоровались за руку. Поговорили часа полтора. Он только распорядился, чтоб

начали разводить людей. И для меня оставил одного охранника, чтоб штрафник не ходил без охраны. Герка в караул попал случайно. Убежал кто-то из солдат, и краснопогонников послали ловить беглеца. А роту охраны ракетной базы поставили в этот караул. Герка завтра, после наряда, уезжал на боевое дежурство. Он меня отправил на работы, а сам пошел искать майора. Вечером Герка, как будто, мы с ним не знакомы, вызывает к себе, передает большущий узел. Глазами я его поблагодарил и чуть не расплакался. Есть же какая-то сила, которая поставила земляка и друга в этот наряд. А, если бы не он, то, сколько меня бы гноили?

В камере разворачиваю узел. Там завёрнута почти новенькая форма с уже пришитыми погонами, петлицами, подворотничком! Один подворотничок запасной, чистый, сапожный крем с сапожной щеткой. Был ещё пакет. В нём была буханка хлеба, тушёнка, сгущёнка, печенье. Штрафники погуляли. Ночь не спал в предчувствии скорого освобождения.

Утром уже другой начальник караула уводит меня с развода наводить порядок в кабинете майора. А майор названивает по телефону, ищет того полковника, который меня здесь тормозит. Потом мне говорит, потерпи, завтра приедет. Да, недаром говорят: «труднее всего ждать и догонять»

Пятнадцатые сутки. Меня, как обычно, выводят на работу. Обед, работа, ужин,

"вечерний осмотр карманов", камера. Я весь день в напряжении. Полкан не едет. Наконец вызывают к начальнику караула. Я переоделся в чистую форму быстрей, наверно, чем серная головка у спички сгорела. Заводят в помещении начкара. Вижу и майора, и полковника. Представляюсь по уставу

- Товарищ майор, рядовой Петров, по вашему приказанию прибыл!

Полковник:

- Вот, теперь ты похож на воина. Свободен!

Тут майор:

- Товарищ полковник, дай машину до части его довезти! Поздно уже. А то, как бы снова его к нам не привезли за опоздание из командировки!

- А куда?

- Да тут рядом!

И называет часть, к которой я был прикомандирован. Я хотел сказать, что командировка давно кончилась. Но промолчал. Полковник дал машину, свою! И опять газик, и опять та же бешеная скорость, но только по ночной дороге, со встречными колоннами машин. Теперь- то водила торопился увезти меня в родную часть, и самому не опоздать к ужину. И меня во время привезли в полк. Успеваю к ужину. Все смотрят на меня удивлённо. И говорят:

- Ничего себе, командировочка!

Они же не знали про губу.

После ужина зашёл в туалет, глянул на себя в зеркало первый раз за две недели. И ахнул. По сравнению с белым подворотничком я был "такой загорелый". Я же в бане не был три недели. Я, наверно, как утка плескался под холодной водой, отмывал всю эту грязь, все пережитое мной за последний месяц.

Если ты читаешь это воспоминание, значит, не всё смыл, и не всё стёрло из памяти время...

И, несмотря на прелести последней губы, я не утратил любви к Армии. И даже после службы, хотел поступать в Челябинское Высшее танковое училище. Но меня отговорил брат. Купил ...

- Если ты поступишь в Политехнический институт и проучишься год, то я тебе подарю стерео магнитофон Юпитер 202!

И я купился! Я променял свою мечту, свое призвание на магнитофон. Мне кажется, что я был бы неплохим офицером... Служба в Армии показала, что офицеры, которые служили срочную, относились к нам, солдатам, понимающе, дружелюбно! И, наоборот, те, которые поступали в военное училище после школы, относились к солдатам высокомерно и презрительно. Может быть, это только я таких встречал офицеров?