Руки – крылья

Да, это конечно не трудно; Разбежаться, большими, сильными, стремительными шагами,
устремляясь глубоко вниз со склона большой горы,
подпрыгнуть со всей мощью, радуясь скорости и охватившему вдруг ветру,
оторваться на последнем решающем шаге, прыжке, от Земли, от трав, от камня,
и переложить весь свой вес, с ног на крылья – руки,

когда уже ….

Это же так просто; Слегка, небрежно,
совершенно, без какого либо разбега,
подскочить,
сразу с места, в воздух,
с ноги,
чуть коснувшись пола движением пружинистых пальцев
опереться на размах рук – крыльев, и тут же взмыть, выбросить ввысь, взлетающую лёгкость тела,
навстречу набежавшему в лицо порыву ветра,

Где февраль, там Весна уже настырно в дом стучится.
Бьётся в двери, по окнам колотит, вот – вот стёкла вовнутрь от нетерпения выдавит.
И с Зимою за приоритет во дворе всю ночь воюют. Страшно даже выглянуть.

Кричу; Держите рамы!
Сам еле сдерживаю натиск, к окну прижался и уже Весне ору во всё горло; Хватит Весна. Мы же тебя не
ждали так рано. Уходи, пожалуйста, отсюда!

А Весна сцепились с Февралём, как псы без намордников. Некормленые и от того отвязанные, на волю
вдруг вырвавшиеся. Друг друга за кадык не в шутку, всерьёз лапищами схватили, дышат нервно и душат,
жизни лишить другого жадно желают.

Да, что же вы как звери уже, кричу, остановитесь!
А они в клочья зубами друг друга метелят, рвут неистово. Всё вокруг копытами перерыли.
Снегом завалили, и остановиться всё никак не могут. Звери настоящие, кровожадные!

Под утро только слегка успокоились. Устали видать чертяги, всю ночь сугробы по округе гоняли.
Февраль даже жалко, маленько, не вышло ведь время его ещё.
И Весна эта тоже хороша. Ишь ты, нетерпеливая нашлась какая!

Было же племя, когда-то; шустрое, голодное, в ночи шайками атакующее. Но с одного слова всё понимающее.
Не навязчивые, скромные, на глаза на свету не лезущие, и тебя с уважением воспринимающие.

Кто их обидел, за что ушли, никому на это дела нету.

А теперь взамен муравьи несметными полчищами жилища атаковали.
Тупые, жвачные, вечно жующие, бессмысленные. Диалога с ними не получается. Ничего человеческого не понимают.
И ничего спрятать от них и скрыть невозможно. Везде лазают, по одному, шоблами, всё достанут, развернут, попробуют.
Управы на них что ли нету?

Вернуть тараканов срочно в семью надо.
Найти, уговорить, расплакаться, на колени если надо встать, не уж то простить не смогут, но возвратить. Должны мы им
очень многое. И нечего нам порознь, по отдельности, не уж то мы все не люди.

Раньше, это когда за много лет ещё до того, как на строительном рынке стало возможным использовать
квалификацию и мастерство строителей из степей Средней Азии, и ещё до того, как свою лепту в
монументальном строительстве внесли соседние молдаване, а ещё ранее до этого, румыны, турки, финны,
немцы, на всех стройках в те незабвенные времена по всей благословенной Русской равнине, до самых горных
бесконечных цепей Урала, господствовали прикомандированные итальянцы. Вот это были строители!
Работяги, отчаянные – настоящие были мастера. Это вам далеко не то, что они сейчас из себя представляют,
и до чего страну свою, несчастную довели.
Орлы, коршуны на мелких, малых, частных и больших государственных подрядах. Ни одной мало-мальской
стройки тогда без участия итальянцев в ту пору не предпринималось.
Если у архитектора, прораба, или даже у последнего носильщика свежее приготовленной штукатурки вдруг
не оказывалось характерной, сродни чем-то нашим армянам фамилии; Растрелли, Аполей Луций, Тулий Марк,
Цицерон; всё, тут же начатое строительство сразу же прекращали. Ни один инспектор от градостроительства
не пропускал такие стройки.
Вот какое лобби, про-итальянское, в боярской думе тогда на Руси существовало.

Все эти эпохи, каждая и запомнились, оставили свой неповторимый след от всякого очередного блуждающего
налёта менестрелей, басовитых, свободных певцов мастерка и цементного раствора. И ведь не только в камне.
Здесь вспоминаются и финские рубленые бани, и греческие саманные халупы, (были и греки у нас когда-то).
Но и строгие, чисто немецкие, высокие кирзовые голенища; французские тряпичные абажуры; польские женские,
нижние манатки; и молдавские, сладкие пироги с капустой и красным перцем.

А итальянцев, мы всё же, многому тогда научили.
Они, эти вечно простуженные, постоянно сморкающие, с жёлтыми глазами и красным носищем строители, из
славной, жаркой, средиземноморской Италии, приезжали к нам абсолютно все как один, сопливые, слезливые,
и каждый без исключения, без своего индивидуального, личного, носового платочка!
И сморкались потом во все стороны с высоты возведённых строительных лесов.

А когда их призывали маленько к культуре, стыдили за отсутствие элементарных гигиенических правил, они не
понимали даже, что от них требуется.
Зато, правда, позже, когда они уже возвращались, те немногие на свои оставленные далеко Родины, как они
все бравировали у себя кружевными, вологодскими, расписными платочками.
Это ведь потом уже, от итальянских шабашников мода на платки перекинулась на всю оставшуюся Европу.
Дошла до Парижа, ворвалась в их дворцы, закружилась, вначале на званых королевских балах, торжественных
посольских приёмах, пощеголяла в убранстве дорогих и изысканнейших одеждах у знатных европейских
вельмож, и затем вырвалась триумфально в массы, громко и с марсельезой на революционные народные
баррикады.

А вы говорите; сопливчики парижские….

Пешеход мелок, труслив и ничтожен!
Он просто жалкий.

Но ещё ведь настойчив, нетерпелив и безрассуден.
Как корова, с закрытыми глазами. Нет, как гусь ощипанный, на свою «Зебру» бросается!

Комендантского часа на них просто не хватает. С правилами режима военного времени.
И без права на любое свободное перемещение!