- Интересно было бы посчитать, сколько раз я попусту на медлительность выздоровления сетую, - Заморыш в очередной раз поймал себя на недопустимых для настоящего воина мыслях. Невыносимым для него было отсутствие заметных следов возвращения былого здоровья. И опять попенял себе за бессмысленность подобных отвлечений от главного. А главным, на данный момент, было научиться, без промаха стрелять из самозарядного гномьего самострела. С упора, удавалось попадать в цель, небольшой чурбачок, десять раз из десяти. Но стоило тяжеленный самострел приподнять, как точность стрельбы исчезала подобно снежку на раскалённой сковородке. Даже быстрее. Как он ни тужился, руки предательски подводили его. Не могли удержать прицел, дрожали от напряжения. Из-за этого стрелы, большей частью, летели не в тополёвый чурбачок, а в землю, забор, ограждавший Владимиров огород. Или, большое синее небо. Хорошо, что за чурбачком, над которым они часто пролетали, был огород. Всегда можно было выбрать момент, когда там никто не работает.

Видимо в этот момент у кого-то из богов покровительствовавших юному стрелку кончилось терпение (или, может быть, он отлучился по своим, божьим, делам). Вывернувшийся из слабых рук тяжеленный самострел щёлкнул, посылая стрелу не в чурбачок на земле, а вдвое выше забора и, через короткое время, оттуда, из-за забора, раздался визгливый женский вопль.

- Ой, горенько, убивают!

Ребята переглянулись, и более быстрый Галчонок рванул по направлению к источнику звуков. Заморыш, в силу своих, куда меньших сейчас сил, последовал за ним. Оба, естественно, узнали голос бабы Сидихи. Между нами, на редкость нудной и болтливой особы. Её огород располагался за Владимировым.

Под очень громкие, на всю Кремлёвку, крики: - Ой-ёй-ёй, совсем убили! Ой-ёй, помираю! – ребята приникли к забору и убедились, что, надежда на случайное совпадение выстрела и криков, не оправдалась. Сидиха вопила, держась за свой объёмистый зад, в глубине собственного огорода. Оба понимали, надеяться на то, что причиной криков был укус шершня, глупо.

- Ой-ёй-ёй! Помогите, люди добрые! Совсем застрелили меня, бедную. Помираю! – продолжала орать, судя по оглушительности криков, далеко не умирающая баба.

- И чё она так разоралась? – оторвался от своей щелки Галчонок. – У неё же зад и срезнем (широкий, плоский наконечник стрелы) не прошибёшь. В таких телесах бронебойный болт застрянет, а ты щепкой стрелял.

Для поддержки друга Галчонок сильно преувеличил неуязвимость выдающейся части тела Сидихи. Преуменьшая, одновременно, ударную силу стрелы без наконечника. Попади она в глаз… К счастью, попала стрела много ниже и с другой стороны. Там, не заточенная дубовая щепка, действительно, большого вреда наделать не могла.

Заморыш, с одной стороны, мог спокойно вздохнуть, что не стал, по неосторожности, душегубом. На серьёзно пострадавшую, не смотря на свои вопли, точнее, благодаря им, Сидиха не походила. Но с другой стороны… Папа ведь предупреждал, что они обязательно должны проверять и Сидихин огород. А они с Галчонком забыли это сделать. Владимир, таких проступков без наказания никогда не оставлял.

- Неужто, опять с девками играть посадят? – легко уловил направление мыслей друга Галчонок. Недавно, они три дня провели, развлекая сестричек Заморыша. В наказание за совсем невинную, с их точки зрения, шалость. Вспоминать об этом оба не любили. Что только «невинные малютки» с ними не вытворяли… Большую часть времени, пришлось играть в куклы. Ужас!

- Не-е. Сейчас провина куда более тяжёлая. Боюсь, папа что-нибудь похуже придумает.

- Да куда уж, хуже?

Заморыш тяжело вздохнул. Чего-чего, а что-то более плохое и неприятное, всегда можно придумать. Хотя недавнее ползанье по земле на четвереньках, с расшалившейся всадницей на спине, без толку дергающей грязную веревку, имитирующую узду, зажатую в твоём собственном рту, вспоминалось как страшный сон. Первый раз тогда порадовался, что силёнок после болезни не хватает, руки-ноги скачек с сестрёнкой на спине не выдерживали.

И папа придумал. Владимир отвёл провинившихся ребят к пострадавшей и, в их присутствии, договорился о вире за рану и обиду. Щедрой вире. Заморыш удивлённо присвистнул про себя. Не отличавшийся склонностью к мотовству, отец предложил Сидихе цену тяжёлой раны. Сам предложил, она столько потребовать, ни за что не решилась бы. Услышав, сколько собирается дать ей Владимир, за пустяковое, в общем, повреждение, она, от избытка чувств, всплеснула руками и часто и мелко закивала, тряся толстыми щеками. Услышав же, что ребята ещё и отработают у неё неделю, пока ей не станет лучше, Сидиха рассыпалась в словах благодарности и любви к истинному вождю.

Заморыш потом спросил отца, зачем он дал так много за пустяковую ранку?

- Настоящий вождь должен вести за собой доверившихся ему. Следовательно, они, члены племени, должны его уважать и верить ему по-настоящему. Поэтому, из всего, даже из разгильдяйства собственного сына, нужно делать повод для уважения вождя. Запомни это. Сидиха теперь будет не проклинать нас с тобой, а возносить нам хвалу. Женщина она говорливая, её многие услышат. Для сохранения уважения – ничего не жалко. За всё приходится платить, сынок. Не обязательно какими-то материальными ценностями, но иначе в жизни ничего не даётся. Когда я призову людей на тяжёлое дело, или на бой, они должны сами идти за мной. Без плети. Иначе толку не будет.

Целую неделю они с Галчонком ухаживали за «больной» Сидихой. Убирались в её доме, копались на её огороде. И всё – под её пристальным вниманием. Под непрерывные поучения и воркотню, пусть и не злую. Жуть! Домой Заморыш приползал, разве что, не на четвереньках и наскоро умывшись, заваливался спать. И ни какие кошмары ему в эти дни не снились. Дрых без задних ног. Усталость за день накапливалась не от тяжёлой работы. Сидиха благоразумно тяжёлых заданий ребятам не давала. И не из-за плохого отношения к ним пострадавшей. Болтливая, крикливая, невероятно нудная баба при ближайшем рассмотрении оказалась женщиной доброй. Она всё сокрушалась по поводу худобы ребят, норовила их подкормить. После обеда у неё, оба неудачливых стрелка невольно, из-за перегруженных желудков, заваливались спать днём в её доме. Делать что-либо после такого обеда совершенно невозможно. Готовила она очень вкусно и сытно. Оба признались друг другу, что опасаются потолстеть подобно Сидихе и за неделю пребывания у неё.

Тягостным оказалось непрерывное выслушивание Сидихи, которая мыслила, если это можно было так назвать, вслух. Не замолкая, кажется, ни на минуту. Что на уме, то и на языке. Да ещё с манерой повторять, пережёвывать каждую мысль десять, двадцать, даже тридцать раз подряд. Такое у обоих было впечатление, будто Сидиха забралась им прямо в голову. И устроила там, в их головах, по отдельности, балаганы. Уже на второй день оба были готовы лезть на стену и выть на Луну. Пусть её днём не видно на небе.

- У-у-у-у! И не убежишь ведь!

Ребята сами потом удивлялись, как у них хватило терпения выдержать всё это. А тут ещё к бабе Сидихе зачастили гостьи. Бабы. Старые и молодые, совсем юные девчонки. Все буквально сгорающие от любопытства. Причём, не только из Кремлёвки, но и из других сёл. Приходили посмотреть её «рану», послушать о случившейся с ней беде. Довольно скоро Заморыш понял, что Сидиха извлекает из всего происходящего, массу удовольствия. Но ребятам, в полном соответствии с задумкой Владимира, было совсем не весело. Как они тогда мечтали оглохнуть! На время, конечно.

Каждой из пришедших обязательно демонстрировалась пробитая (мизинец с трудом, до середины можно протолкнуть) и окровавленная (с пятнышком в ноготь большого пальца) юбка. Затем ребят просили отвернуться и дуры бабы начинали ахать, охать и цокать языком от вида «раны» полученной хозяйкой дома. Вот если бы можно было и уши в это время заткнуть. Караул!

Самым неприятным для Заморыша было ощущение злобы, а то и ненависти, исходящее на него от некоторых посетительниц.

- А им-то чего меня ненавидеть? В них я даже щепкой не попадал, - недоумевал мальчик. – Неужели они так Сидихе сочувствуют?

Хорошо, что все эти тяготы пришлось нести не одному, а с другом. А Галчонок оказался настоящим другом. Придя к Заморышу тайком, ещё в разгар его болезни, он с разрешения Велимировны, стал забегать почти каждый день. Не испугали его ни похожий на чахоточный кашель друга, ни страшные слухи о нём. Понимая, что ему, наверное, интереснее было бы бегать, со всей ребятнёй, на речку и в лес, Заморыш очень высоко ценил такое отношение. По его просьбе нянюшка выносила для угощения друга самые вкусные вещи. Иногда, редкие и для дома Владимира Хитрого. Часто приглашали Галчонка и за стол, обедать или ужинать. Можно сказать, как родича. Все понимали, что потерявшему отца под Новым Кремлём, ставшему приёмным сыном третьей, не любимой жены, в своём доме ему на вкусности рассчитывать не приходилось. Разве что, по большим праздникам. Впрочем, Галчонок ходил к другу не за вкусностями, Заморыш в это твёрдо верил. И, даже, не за те продукты, которые Владимир отдавал отчиму Галчонка в компенсацию за время, проводимое его приёмным сыном вне дома.

Другое дело, Пузырь. Тот, видимо прослышав про угощения для Галчонка, повадился, было, ходить к Заморышу перед обедом. С расчетом, что и его пригласят за стол. После обеда, он сразу вспоминал о каких-нибудь важных делах и убегал домой. Заморыш его быстро раскусил и сам попросил, Пузыря, чтоб больше он не приходил. Чем нажил в его лице лютого врага.

Второй закадычный дружок Медведки, Трегуб, после неудачного весеннего визита, больше в его доме не показывался. Как и большинство прежних приятелей Владимировича. Осмеливались приходить всего несколько старых товарищей по играм. Но долго сидеть с ним, им было неинтересно и он сам, скрепя сердцем, отправлял их гулять на улицу.

- Не ходят, ну и не надо! – храбрился про себя Заморыш. - Обойдусь без предателей. Прекрасно и без них проживу.

Однако, как он не надувал щёки, при воспоминании о старых друзьях его сердечко невольно сжималось. И на нём появился ещё один шрам.

Обговаривая наказание за ранение Сидихи, ребята радовались, что самострел им оставили. Видно какой-то завистливый мелкий дух услышал это и подгадил им. После первого же выстрела, они не услышали привычного шипения заряжающего устройства. Все попытки починить его самостоятельно, или с помощью всегда имевшихся на дворе воинов, результата не дали.

Пришедший на обед отец устроил совет. Заморыш и Галчонок, уже наловчившиеся точно стрелять с упора и мнившие себя бывалыми самострельщиками, в этом обговаривании поняли далеко не всё. Понятое же, их не порадовало. Конечно, они и сами раньше видели исключительную сложность самострела, состоявшего из множества разнообразных частей. Больших, не очень, совсем маленьких. Настоящим открытием для них было, важность тщательного ухода за самострелом. Мало было протирать его, хоть и тщательно, от пыли и влаги. Для добротного взаимодействия всех этих деталей и деталюшек, а, следовательно, и точного выстрела, необходимо было проявлять куда больше заботы о самостреле. Окончательно добила их информация, что, оказывается, всё это им уже говорили. Но, получив в свои руки такую новую, истинно мужскую забаву, они благополучно пропустили все поучения мимо ушей.

Заморыш чуть не сгорел со стыда, когда выслушивал упрёки. Судя по цвету лица, сравнимого с краснотой рака в кипятке, в таком же состоянии пребывал и Галчонок.

- Вот опростоволосились! – вспомнилось Заморышу. - Отец ведь действительно что-то говорил. Стыдоба, да и только.

Неприятности, однако, продолжались. Их обоих, по очереди ткнули носом в сломанную трубку воздухопровода зарядного устройства.

- Разве можно стукать обо что, попадя таким хрупким устройством? - возмущался Ратай, один из молодых помощников Владимира. При явной поддержке остальных воев.

А что тут скажешь в ответ? Сидишь, краснеешь, будто под снегиря решил замаскироваться, молчишь в тряпочку. Вспоминать, как они с Галчонком бросали самострел на стол, стукали им об брус-упор, самому тошно. И стыдно…

- И пружинка, вот видишь, в гнезде еле-еле держится, - указывали, в очередной раз, Заморышу на очередную неисправность в самостреле. – Не сломайся трубка, вылетела бы пружинка.

Заморыш мечтал провалиться сквозь землю, пусть к нави, только подальше отсюда. Лучше ему во дворе лицом в коровью лепёшку сунуться, чем в эту пружинку, чтоб её… Запомнилось ему это обсуждение поломки самострела, никак не меньше, чем купание в зимней речке. На всю жизнь, можно сказать, в память впечаталось. Никогда и ни у кого больше не было поводов упрекнуть его в небрежении при уходе за своими, оружием и снаряжением. Чего, собственно, устроивший такую выволочку сыну Владимир и добивался. Но не только этого.

- Починить трубочку мы здесь не сможем. Разве, какой другой самострел разберём и оттуда возьмём. Имей ввиду, сын, у гномов, частенько, детали в сходных вещах - взаимозаменяемы. В наших древних вещах тоже такое случалось, однако, пока мы потеряли в мастерстве куда больше гномов. Но, тогда тот, другой, с изъятой пружинкой, испорченным будет. Поэтому, отправляйтесь-ка завтра в кузню, попросите отремонтировать вам его. Заодно, пускай-ка, проверят весь механизм. Расходы по ремонту я им возмещу. Посоветуйтесь там, может какие детали лучше в запасе иметь. Пускай, для запаса, необходимые сделают.

Заморыш удивлённо распахнул на отца глаза. По зимней встрече с Кузнецами, ему показалось, что их роды сильно поссорились. Хорошо, кровными врагами не стали. Хотя, если вспомнить покушения на дядю Всеслава, так ещё вопрос, стали, или не стали? Ему трудно было забыть взгляды, которые на него бросал отец Огневика и шипение, воистину змеиное, ведьмы Кузнечихи.

Владимир чуть заметно поморщился. Удивительно, что сын это неудовольствие смог засечь. Ранее, он точно бы мимолётного изменения выражения глаз отца и легчайшего движения мышц на его лбу не засёк. Теперь же он сразу понял, что гримаса неудовольствия у отца появилась из-за лёгкой читаемости для других его, Заморыша, чувств. Не умел он, да и не хотел уметь, если честно, скрывать свои эмоции. Вслух, впрочем, удивляться, это он уж сообразил, Заморыш не стал. Раз отец сказал, что надо идти к Кузнецам им с Галчонком, значит, они пойдут.

Вышли сазу после завтрака. Не то, чтобы спозаранку, солнце уже поднялось над круговым хребтом. Зато, припекать по-летнему оно ещё не начало. Идти предстояло, прежде всего, для Заморыша, далеченько. Так далеко он, после болезни, пешком не выбирался. Собственно, он вообще со двора выходил редко и не надолго. О попутной телеге, и не попутной, тоже, Владимир не заикался. Значит, его сыну предстояло очередное испытание.

Кузнецы, Химики, Кожевники, легко понять почему, жили на отшибе. В отдельном слободе (районе поселения), фактически, в самостоятельном посёлке, отделённом от основной Кремлёвки Пожухлой рощей. Заморыш, не смотря на все свои тренировки, беспокоился, хватит ли у него сил дойти туда из центра села. На сей раз, он и рад бы был скрыть своё беспокойство, да вряд ли это у него получилось.

- Пожалуй, отец, как всегда прав. Надо будет, потом потренироваться строить троллью рожу. Не дело, когда всем видна любая перемена у меня на душе.

Самострел понёс, само собой, Галчонок. Как не хотелось Заморышу, по старой, ещё Медведковой, привычке взять на себя большую часть тяжести, здравый смысл возобладал. Пришлось ему удовлетвориться заплечным мешком с двумя зарядными цилиндрами.

- Если есть сомнение, что дошкандыбаешь до Вонючей слободы вообще, глупо взваливать на себя лишний груз. Сначала необходимо полностью выздороветь. Совсем дураком надо быть, чтобы из себя богатыря разыгрывать, когда тебя ветром, порой, качает.

Ноги Медведки преодолевали пространство с вполне удовлетворявшей его скоростью и похвальной неутомимостью. Вспоминал он о них лишь тогда, когда в кровь разбивал. Впрочем, раны у него зарастали как у собаки. Заморыш любое путешествие, начиная с вояжа от лавки до печи, должен был рассчитывать заранее. Иначе, при малейшей переоценке своих сил, ошибке при установке ноги на пол, ему приходилось с позором (так он считал) просить помощи. Пусть, даже, не просить, а получать её ввиду явной бедственности положения, в которое попал. Для его гордости каждый такой случай был болезненным щелчком, чуть ли не раной на сердце (определять важность или незначимость событий он только учился). Поэтому неизбежность подобных событий на первом этапе выздоровления, его очень раздражала и огорчала.

В последнее время по дому и двору он передвигался без проблем. Но, то же по дому и двору! Сейчас предстояло идти на расстояние в несколько тысяч шагов. Взрослого мужчины, шагов. Естественно, он волновался. Сколь-нибудь сравнимых вылазок со двора Заморыш ещё не совершал. Мама предлагала как-то сходить на речку, половить с берега рыбу. Ближайшим к его дому местом на реке было именно то, где он тонул. Тащиться туда для отдыха? Он ещё не сошёл с ума. Да и не понимал Заморыш любителей посидеть с удочкой. Скучно же! Искать на улице старых приятелей по играм ему не хотелось. До полного выздоровления, по крайней мере.

Главная улица за время вынужденного затворничества почти не изменилась. Не мощёная, разбитая колеями от тележных колёс, пыльная, с кучами лошадиного навоза. Безлюдная. Прозрачные для взгляда тыны из жердей. После Исхода, дерево славы берегли, плотные заборы из досок в Кремлёвке имели, благодаря занимаемому положению и лично завоёванному авторитету, только Владимир Хитрый и Ведун. В это время суток большинство было на полях и лугах. Во дворах заметны были куры и собаки, да возились в пыли играясь, совсем уж малолетние малыши. Наподобие сестричек Заморыша. Само собой, часть женщин, никуда не ушла, они готовили в домах и летних кухнях обеды.

Начало путешествия далась Заморышу легко, но расслабиться он по этому поводу не успел. Вскоре у него появилось стойкое ощущение, что за ним кто-то наблюдает. И был этот кто-то определённо настроен к нему далеко не дружелюбно. Потом неприятное чувство исчезло. Через несколько десятков шагов, появилось вновь, с другой стороны.

- Слушай, ты никакого постороннего внимания не чувствуешь? - поинтересовался он у друга.

- Какого такого внимания? – остановился удивлённый Галчонок.

- Значит, не чувствуешь, - констатировал Заморыш. – Знаешь, мне кажется, что за нами кто-то подглядывает.

Не выдержав, он резко обернулся назад-вправо, откуда, по его ощущениям, исходил буравящий спину взгляд. За недалёким тыном обнаружилась русая девичья макушка. Поняв, видимо, что обнаружена, девчонка, судя по двору, Любка, дочь верховного жреца Велеса, прыснула прочь от тына, вглубь своего двора.

- Слушай, а Любка за что меня не любить может? Я вроде, ничего плохого ей не делал.

- Какая Любка? – не понял телодвижений друга Галчонок.

- Да дочь Верховного Велеса (Верховного жреца Велеса), Любка Журавель.

- А… С чего ты взял, что она к тебе плохо относится?

- Она своим взглядом мне спину чуть не прожгла.

- Так… Ну… Может она в тебя… это… влюбилась. Или… там… соскучилась… - спрятал взгляд при ответе Галчонок.

Заморыш насторожился. Галчонок имел привычку мямлить и запинаться, когда хотел что-то скрыть.

- А ну, колись. Настоящий друг своего друга обманывать не может.

- Я тебя не обманывал! – вскинулся Галчонок.

- Может, и не обманывал, - не стал спорить Заморыш, - но сейчас явно что-то не договариваешь. Признавайся.

- Ну… понимаешь… кто-то объявил тебя вурдалаком. Мол, ты вернулся на этот свет…

Не дождавшись продолжения, несчастного Галчонка совсем заколодило, Заморыш поторопил его с ответом.

- Ну да ну! Хватит нукать и телиться. Бычком всё равно не разродишься. Про слухи я знаю. Даже знаю, кто их распустил. Но этот кто-то обещал новых слухов не распускать. Точно знаю. А с тех пор прошло столько времени. Все давно могли убедиться, что я ни у кого кровь не пью.

- Да? И кто же этот кто-то?

- Много будешь знать, скоро состаришься. Извини, Галчонок, это не моя тайна.

- Так я ж не кто-нибудь, а твой лучший друг! Сам говорил, что от друга секретов не может быть.

- Ну, тьфу! – сплюнул в пыль дороги Заморыш, - и я вслед за тобой нукать стал. Не могу я рассказывать секреты отца. Никому не могу. Сам должен понимать. Не увиливай от ответа. Что там с моим возвращением на этот свет? И при чём тут дура Любка?

- В общем… был слух, что ты вернулся на этот свет, чтобы пить кровь у добрых людей. Превращать их в вурдалаков. Только не подумай, что я этому хоть на миг поверил!

- Да… что, много было таких, что поверили? – вспомнил, в который раз, странное поведение девчат прошлой зимой Заморыш. Он уже об этой глупости успел подзабыть. Какой из него вурдалак?

- Ну… Да. Были. И… сейчас, тоже… есть.

- Постой-ка. Слухи пошли года полтора назад. Если бы я был настоящим вурдалаком, всю Кремлёвку успел бы перекусать. Давно были бы вурдалачьим селом. На страх врагам. Как можно верить в такую чушь?

- Не знаю. Умные люди и не верили. Или… быстро перестали верить. Только… некоторые до сих пор… верят.

- И дура Любка в их числе?

- Ну… точно не знаю. Наверное. Тогда, прошлой зимой, против тебя её отец выступал. Призывал бросить тебя обратно в прорубь, чтоб посмотреть, выплывешь или нет.

- Но таким образом колдунов выявляют, а не вурдалаков! Жрец Велеса об этом не может не знать!

- Я тоже знаю. Но, вот, предлагал. Дочь против тебя, наверное, тоже он настроил.

Заморыш постоял немного, пытаясь сообразить, как мог ошибаться в таком деле верховный жрец Велеса? И не находил ответа. Понятие: «грязная политика» ему известно не было. А борьбу за власть он представлял как схватку на мечах, а не как провокации против членов семьи оппонента. Ничего путного не придумав, он вспомнил про ещё одну деталь услышанного.

- И много, таких… против меня настроенных?

- Э… честно говоря, хватает.

Такая глупость вообще выходила за рамки его воображения. Поэтому он предложил продолжить путь. Улица была длинная и за время ходьбы по ней, Заморыш ещё пару раз ощущал неприятные взгляды в спину. Но оборачиваться и выяснять, кто там ещё его не любит, больше не стал.

Пожухлая роща настроение Заморышу не улучшила. Неприятное это место. Где это видано, чтоб в середине лета почти четверть деревьев стояла желтая. Встречались и полностью сбросившие листья деревья. Почти не слышно было птичьей суеты. Навозюковшись в прошлом году в птичьем дерьме, Заморыш стал эту пернатую сволочь недолюбливать. Но, ненормально и тревожно, когда в летнем лесу почти не чирикают птицы.

Зато мелкого зверья в кустах шуршало, никак не меньше, чем в лесу обычном. Пожалуй, вели они себя куда более шумно, чем мыши и бурундуки обычного леса. Заморыш вдруг осознал, что слышит, или, умеет слышать, много лучше, чем до болезни. И запахи различает более тонко. Не раз ему приходилось проходить этими местами, но никогда он не мучился от местной вони так сильно.

И грибов в роще было более чем достаточно. Не только мухоморов, но и самых разнообразных съедобных. В других местах, съедобных, но не здесь. Ведуны настрого запретили собирать не только грибы и ягоды, но и хворост в Пожухлой роще. Несколько смертей посмевших нарушить запрет в первый год переселения в эти места, сделали его очень соблюдаемым. В отличии от Заморыша, любивший грибы Галчонок к такому изобилию любимого продукта спокойно относиться не смог. Не выдержав искуса, он сорвал огромный, никогда Заморыш таких больших не видел, радужный гриб и разломил его.

- Смотри, Заморыш, не червивый, - с придыханием произнёс Галчонок. – Эх, пару-тройку таких грибов, да на сковородку!

- Сначала домовину построй. Не соображаешь, почему не червивый? Черви в этой земле не живут. Брось эту пакость на землю и хорошенько вытри руки об штаны.

Тяжело вздохнув, с большой неохотой, Галчонок выполнил распоряжение друга. Видно было, как сильно ему хочется плюнуть на все запреты ведунов и, завязав рубаху узлом, набить её грибами. До осени было далеченько и во многих семьях, в том числе и Галчонковой, с сытной едой была напряжёнка. Голода у лужан, летом-то, не было. Но определённое недоедание наблюдалось. Заморыш вчера слышал, как отец советовался с его мамой, как бы побыстрей преодолеть нехватку продуктов без забоя скотины.

Чем ближе к Вонючему слободе, тем заметней становился неприятный запах. Собственно, при сильном южном ветре, особенно летом, вонищу можно было унюхать и за обратным концом Кремлёвки. Однако сегодня, ветер был северо-восточный, а пахла Пожухлая роща совсем не лесной свежестью. Плохое место.

Кузнецкий конец располагался сразу за Пожухлой рощей, с самого края Вонючей слободы. Заморыш никакой особенной радости по этому поводу не испытал. Все те мучения по тренировке мышц, которым он себя подвергал, сказались самым благоприятным образом. Он почти не устал от перехода. Ну, устал совсем немного. Пот появился только на лбу, да чуть участилось дыхание. Чепуха на деревянном масле. Ещё в бытность Медведкой, ему приходилось уставать куда больше.

Ещё до подхода к Вонючей слободе, можно было заметить её отличие от остальной Кремлёвки. Не только запахом. Уже в Пожухлой роще её стало слышно. Здесь и утром бурлила жизнь. Гудели на ветру крылья ветряков, Заморышу напоминавшие огромные лепестки неведомых цветов. На улицах, особенно во дворах, легко было заметить множество народа всех возрастов. Кроме малышни. Её, по старому постановлению совета племени, ежедневно, отвозили на время рабочего дня, из Вонючей слободы в специально построенный подальше от неё детский двор. Несколько смотрительниц, обычно из старших сестёр, присматривали там за ними. Сделали это для здоровья подрастающей детворы Вонючей слободы.

Во всю стучали и дымили кузнецы. Дымили, но совершенно по-другому, алхимики. А ещё, работая, они бахкали и производили шипение. Заморыш задумался, - можно ли сказать: - Производили шипение? Но, сами-то они, не шипели! Надо будет у Ведуна спросить, - решил он.

Как всегда воняли, гадостно-тошнотворно, но не сильнее, чем в Пожухлой роще, кожевники. То есть, они, конечно, отмачивали и обрабатывали кожи, но за шумом соседей их не было слышно. Зато запахи от их чанов шли отвратные.

Людей вокруг было много, а вот неприятных взглядов в спину Заморыш не ощущал. На двух пацанят попросту не обращали внимания. Люди здесь работали, а не глазели по сторонам.

Ещё на подходе ко двору Смысла, Заморыш услышал его командный голос. Чему, честно говоря, обрадовался. Идти-то надо было, обязательно, именно к нему, главе Кузнецов, а из приходивших прошлой зимой, Смысл показался ему единственным, кто не затаил на Брониславичей обиду. По крайней мере, на ВСЕХ Брониславичей. Объясняться со Станом, тем более, с ведьмой Кузнечихой, ему не хотелось. А как его встретят другие сыновья-племянники главы рода Кузнецов, не знал.

Смысл, вопреки существовавшим, таки, опасениям, встретил ребят как дорогих гостей. Будто ждал и действительно рад видеть. Он отложил продолжение разноса одного из своих племянников по поводу какой-то волочильни. Выслушал, посочувствовал. Сам смотреть сломанный самострел не стал.

- И не доставайте! Из-за разных недоумков, - бросил он рассерженный взгляд на переминавшегося с ноги на ногу родственника с ярко-красным, не смотря на загар и закопчённость, лицом, - давно из мастера в надзирателя превратился. Лучше идите-ка к настоящему мастеру. Уж если он не сможет вам вашу игрушку починить, то вряд ли и сами гномы её отремонтируют.

Смысл направил их в соседний двор. К знаменитому на все славские племена, Тонкоделу. Данный в провожатые один из его внуков, семилетний Шустрик, оторванный от какого-то дела у наковальни, быстро довёл их к мастеру, сидевшему в странной, с большущими окнами комнате, за не менее странным столом. Представив их, мальчишка, передав просьбу Смысла помочь просителям, убежал обратно.

Обезножившийся после удара полканьей палицы под Новым Кремлём, сухощавый, узкоплечий Тонкодел разительно отличался от родственников. Здоровенных, мускулистых, прокопчённых.

- Ну, показывайте, что у вас стряслось. Наверное, шейка воздухопровода сломалась? Или пружина возвратного устройства вылетела?

- Ой, как вы догадались? – непритворно поразился Галчонок, - и трубка, наверное, можно её шейкой назвать, сломалась. И пружина, действительно, на соплях уже держится.

- Зачем мне гадать. Этот вид самострела к нам впервые попал только после битвы у Красного Утёса. Видимо они его недавно придумали. Придумать-то, хорошо придумали, да отладить до совершенства ещё не успели. Есть у него слабые места.

Продолжая разговаривать с ребятами, мастер быстро разобрал сломанный самострел.

- Так и есть. А смазывать-то, его нельзя забывать. Разве вам об этом не говорили?

Ребята переглянулись и потупились. И здесь их небрежение к оружию незамеченным не осталось. К их счастью, продолжать эту тему Тонкодел не стал.

- Могу заменить вам сломанную шейку и наскоро укрепить пружину. Это займёт немного времени. Только после такого ремонта ваш самострел скоро опять сломается. А могу внести сюда придуманные мной усовершенствования. Тогда вам за ним придётся к завтрашнему обеду подойти. Раньше мне не управиться, у меня и другая срочная работа есть. Так как делать, быстро или хорошо?

Галчонок благоразумно лезть с ответом не стал, а Заморыш, как ему ни хотелось возобновить тренировки в стрельбе побыстрее, не задумываясь, ответил: - Лучше делайте хорошо. Подождём, сколько надо. Чего стоит воин не умеющий терпеть?

Домой, во двор Владимира, добрались так же легко, как и перед этим до Вонючей слободы. Ежедневные тренировки действительно добавили сил и выносливости мышцам. Только вот раньше, Медведко пробежал бы туда и обратно без всяких ежедневных самомучений. От которых, впрочем, в последнее время Заморыш начал получать удовольствие. Как это ни было удивительным для него самого.

На следующий день прогулка в Вонючую слободу, уже под лучами дневного, жаркого солнышка, прошла почти также легко, как и накануне по утренней прохладце. Разве что, Заморыш во время ходьбы порядочно вспотел. Отчего чувствовал себя неуютно. Неприлично приходить к человеку, да ещё уважаемому, воняя, как раздавленный скунс. Но тут уж ничего не поделаешь. Искать в окрестностях Вонючей слободы воду, которой можно без неприятных последствий умыться, - заведомо напрасный труд. Для неё изначально плохое место подбирали, а уж после нескольких лет работы здесь алхимиков… к счастью, для Кузнецов необходимость умыться – дело обыденное. Заморышу не понадобилось даже никого просить, увидев его мокрую от пота рубаху, жена Тонкодела сразу предложила им пройти к умывальнику. Заверив по пути, что воду для умывания получают из очень глубокого колодца, из-под слоя глины, препятствующего отравлению водоносного слоя.

После умывания, ребят попросили пройти за дом, где их уже ждал хозяин. На куда лучше, чем у Владимира оборудованном стрельбище. Когда ребята подошли к нему поздороваться, Заморыш почувствовал неудобство оттого, что смотрит на мастера, сидящего на своей знаменитой доске с колёсиками, сверху вниз.

- Неправильно это, когда такие люди выглядят слабыми и… - Заморыш затруднился найти слова для формулирования возникшей у него мысли. - Несправедливо это.

Сам испытавший в полной мере проблемы со здоровьем и далёкий от полного выздоровления, о котором пока только мечталось, он начал очень остро сопереживать людям со сходными проблемами. Особенно, сумевшим и при таких ударах судьбы, сделаться уважаемыми и нужными соплеменникам.

Самострел к их приходу был уже отремонтирован, отлажен и обстрелян. Ребята с удовольствием отстреляли по обойме в пять болтов, убедившись в высоком качестве ремонта. Самострел, пожалуй, перезаряжался чуть быстрее и тише, чем до поломки. Мастер показал им, какие изменения он внёс в конструкцию, рассказал, как надо за оружием ухаживать. И в этот раз ребята слушали поучения очень внимательно.

Закончив объяснения, Тонкодел пригласил ребят на обед. Да так, что они не могли отказаться. Зачем он это сделал, Заморыш понял, когда к ним за обеденным столом присоединился Смысл, глава рода Кузнецов.

- Смысл хочет что-то передать отцу, иначе, зачем двум уважаемым и занятым людям тратить время на развлечение двух малолетних (ох, как медленно идёт взросление, не говоря уж, о выздоровлении!) пацанят?

Смыл, славившийся в племени умом и рассудительностью, легко преодолел естественную ребячью скованность. Выказав при этом большую осведомлённость в их проблемах. Заморышу он рассказал о способе быстрейшего увеличения мускулатуры. Галчонку, не отличавшемуся ростом и силой, порекомендовал осваивать не тяжёлый славский, а лёгкий, эльфийский клинок.

Тонкодел вдруг вспомнил, что забыл отдать запасные части для арбалета и попросил Галчонка сходить с ним за ними. Когда они вышли в мастерскую, Смысл наклонился к Заморышу и тихим голосом попросил:

- Передай отцу, только без лишних ушей, что для предотвращения очень большой несправедливости, мы согласны отложить воплощение справедливого возмездия на потом. Не отказаться, а отложить. Ты меня понял?

- Да, конечно. Обязательно передам.

Весь остаток дня Заморыш провёл как на иголках. Отца дома не оказалось, уехал по каким-то своим делам на кольцевой хребет. Туда и Медведко быстро сгонять бы не смог. Далеко. Пришлось его ждать. И это ожидание здорово испортило ему удовольствие от стрельбы из исправленного самострела. И промахивался он в этот день, к удивлению Галчонка, много больше, чем обычно. Отговорился усталостью после похода в Вонючую слободу и обратно.

За ужином Заморыш совсем извёлся, отбрасывая всё новые и новые способы пригласить отца к разговору один на один, чтоб другие, которых, как всегда, вокруг было полным-полно, ничего не заподозрили. Отец его мучения заметил и правильно оценил.

- Малыши идут спать, а мы с Заморышем пойдём во двор. Хочу посмотреть, как он с отремонтированным самострелом обращается.

- Так темнеет уже на дворе! – непритворно поразилась Надежда, одна из младших жён отца. – Что ж вы там рассмотрите?

- Молчи, женщина. Не твоего, бабьего ума это дело.

Заморыш очень постарался сделать при таком ответе отца, троллью рожу. Чтоб никто не заметил его злорадства по поводу очередного унижения противной бабы. Младших жён он не любил. Кстати, ему подумалось, что его матери так ответить никто бы не посмел.

Владимир прихватил самострел, и они вышли на крыльцо, после чего, обойдя дом, направились к забору. К тому самому месту, откуда ребята наблюдали за поражённой стрелой Сидихой.

Заморыш быстро, но тихо, оттараторил, слово в слово, то, что просил передать Смысл. Ни разу не запнувшись и не переврав ни единого слова. Он был в этом уверен. Раньше такое ему вряд ли бы удалось. Сказывались частые занятия с Ведуном и заучивание наизусть больших текстов.

Отец сообщению не удивился.

- Спасибо, сынок. Должен признаться, я этого сообщения ждал, точнее, верил, что оно будет именно таким. Раз уж ты оказался втянутым в эти дела, расскажу тебе, в чём дело. Но только тебе! Даже Галчонку – ни полслова!

Владимир помолчал немного, видимо собираясь с мыслями, вертя в это время в руках самострел.

- Ты, наверное, догадывался, что покушения на жизнь твоего дяди – дело рук Кузнецов?

- Да, конечно. Четыре покушения за полтора года. Все неудачные. будто его какой-то бог бережёт.

- На самом деле, семь покушений от Кузнецов, одному я поспособствовал, и ещё одно – непонятно чьё. И, по крайней мере, три из них, без реальной божественной помощи не могли быть неудачными. Его действительно бережёт какой-то бог.

- Бог войны, наверняка. Нет в этом мире воина более сильного и удачливого.

- Может быть. Божественные отношения – дело тёмное. Ведун наш, правда, утверждает, что бог войны к Вратиславу охладел. Но не в том наша проблема. – Владимир запнулся, наверное подбирая нужные слова. Потом продолжил. – Дело в том, что дремличи, предоставившие нам эту землю после нашего ухода… c Лужской земли… потребовали, вдруг, войти нашим родам в их племя. Мол, нас мало для племени осталось. Обещают полное равноправие для всех родов, новых и старых. Мне сообщили, что это требование связано с тем, что они узнали о лишении Вратислава звания воеводы младшей дружины.

- Но как они посмели! Это не справедливо!

- У кого дружина больше, на того стороне и справедливость. У нас крепких мужиков раз в семь или восемь меньше, чем у них. Я тебе рассказывал, кто в этом виноват. Много толку от баб в ополчении будет? Чтоб этому самому Вратиславу!

Владимир сплюнул, что в племени категорически не поощрялось, и продолжил: - Зато все этого … боятся. Если примиримся с ним, пусть на короткий срок, не навсегда, дремличи свои загребущие лапы сразу отдёрнут, как от огня.

- Папа, он же меня убить хотел, а Огневика, так совсем утопил. Как же теперь делать вид, что ничего этого не было?

Владимир, редчайший случай, до этого, на сына во время разговора, почти не смотревший, поднял от самострела в руках взгляд. Выглядел он при этом, будто в чём-то провинился.

- Вот так и будем смотреть, да ещё улыбаться. Показывать всем семейное единство. С близким родственничком, чтоб его… У которого и без покушения на тебя прегрешений, как у больной собаки блох. Жизнь вообще штука не справедливая, запомни это, сынок. Но переселяться от дремличей на восток, как предлагает Ведун… Здесь ведь только-только начали осваиваться. Пусть и место поганое. Но жить-то можно! И опять срываться с места? Да меня в три шеи со всех должностей погонят. Не-ет, лучше я этому гаду поулыбаюсь и на уступки пойду. Ради общей пользы. И тебе придётся… тоже, улыбаться, сынок. Уж прости старика-отца, что не смог от этого уберечь. Пошли в дом, а то домашние начнут волноваться.

- Пап, а почему ты для разговора сюда вышел, а не закрылся в одной из комнат?

- У стен иногда уши вырастают, а здесь нас разве что сова подслушать может*. Пошли.

__________________________________________________________________

* - Прошу прощение у тени Дюма-отца за невольное использование идеи из описанного им эпизода из «Трёх мушкетёров». Но люди, что во Франции семнадцатого века, что на фантастической планете, в общем-то, отличаются мало.