В воздухе пахло революцией, а мы всем семейством пришли посмотреть на неожиданно доставшийся нам труп. Труп, лежащий на журнальном столике, ничем не напоминал того дядю Яшу, которого неделю назад увезли в больницу. Пропала улыбка, всегда розовые щеки и уже затасканный серый костюм. Вместо них привезли голого старика с плотно сжатыми черными губами на сером лице.

– Нам точно того вернули? – спросил я у всех присутствующих.

– Вроде он, – задумчиво произнес папа. – Вы мне лучше скажите, что делать с ним будем?

И я, и моя сестра дипломатично промолчали, помня, что проявление инициативы в папином офицерском прошлом приравнивалось к нарушению субординации. Ответила ему мама.

– Хоронить! – произнесла она строго.

Мама у меня женщина правильная и сентиментальная. Она дружила с его женой, тетей Стэфой. Мы оставляли у них ключи. Я частенько сидел у них и читал книги, которые не мог достать где-то еще. Обменивались подарками. Были соседями и не ругались. А вот меня дядя Яша боялся. Не по-настоящему, а с юмором.

– Ты вырастишь антисемитом! – говорил он всегда, когда находил меня у себя гостиной.

Мне было уже четырнадцать лет и мне было плевать на еврейский вопрос во всех его формах. Он же стоял в дверях и взглядом своим осуждал мои будущие преступления.

– Почему? – каждый раз спрашивал я его, отрываясь от чтения.

– Ты похож на еврея и будешь за это мстить, – в голосе его было столько грусти, что любой нищий позавидовал бы.

– Кому мстить дядя Яша? – спрашивал я.

Он подходил ко мне, садился рядом и говорил:

– Евреям.

– Почему тогда не маме с папой? – интересовался я.

– Ты слишком похож на еврея, значит, ты любишь своих родителей. Их ты пожалеешь.

– И что? Ну, буду я антисемитом. Вам-то что? – искренне недоумевал я.

– Мы соседи и ты наведешь погромщиков. Ты-то точно знаешь, что мы евреи. Максим я тебя не осуждаю, это жизнь, это эволюция духа, ты не сможешь противостоять природе.

– Дядя Яша, ну почему сразу антисемитом? Может, я стану расистом?

– Максим, я сам не люблю негров и кавказцев. Расизм – это другое. Совершенно другое чувство. Ты станешь антисемитом. И наведешь на нашу квартиру погромщиков.

– Ну какие могут быть погромы!

– Максим, в стране бардак, а там где бардак, обязательно бывают погромы. Все эти гласности, перестройки, «Память» и Солженицын – все к погромам, ты еще вспомнишь мои слова.

Я вздыхал и больше не спорил. Тем более что страна, чуть ли не во время нашего разговора, действительно развалилась. А в девяносто третьем, прямо перед моим шестнадцатым днем рождения, не дожидаясь страшного, он уехал. Как сам говорил, ради детей, тети Стэфы и чистой совести погромщиков.

Вернулся он в прошлом году. Зашел к нам. Один. Тетя Стэфа умерла во время какого-то теракта – у неё не выдержало сердце. Дети как-то устроились, только младшая стала проституткой, хотя может это и к лучшему, говорил дядя Яша, все-таки не кибуце. Зачем вернулся, долго не отвечал. Только уже под самый конец сказал.

– Максим, я теперь понимаю твой антисемитизм. Я теперь тоже антисемит.

И вот теперь нам надо его похоронить. Антисемит хоронит антисемита. Братство. Не знаю о чем он думал, когда тихо умирал в Еврейской больнице, на Мясоедовской улице. Вряд ли вспоминал обо мне и всей нашей семейке сомнительных патриотов. Наверное думал о детях. И правильно. Они у него хорошие. Очень хорошие дети. А как они рыдали в трубку и жаловались на жизнь, которая не позволяет им бросить все и примчаться на похороны. Даже обещали прислать позже четыреста долларов. Разговаривали мы с ним из квартиры дяди Яши, справедливо рассудив, что платить за международный звонок не совсем правильно в нынешней ситуации. Хозяин слушал разговор внимательно, даже ни разу не дернулся, и мне показалось, что с каждым громким всхлипыванием сыновей, он все больше гордился ими. Тень большого горбатого носа все тянулась к лампочке. А дети по очереди плакали в трубку и спрашивали как ОН там. Вопрос этот поставил меня в тупик. Там это где? Единственное, что я смог из себя выдавить: счастлив, очень счастлив. «Хорошо!» – дети хором зарыдали и сказали, что мы очень добрые и хорошие люди, они на нас очень надеются и любят.

– Как он воспитал детишек! – умилилась мама.

Как по мне, воспитателем он был хреновым. Говорить он мог, конечно красиво, а вот с личным примером у него наблюдались некоторые проблемы. Помню как раз тогда, когда интеллектуалы начали выходить из моды, а в нашем дворе спелые нимфетки во всю спорили у кого из парней бицепс больше и тверже, он воспитывал и меня. Приложил все свои силы. Ситуация в мире и в стране была сложная. Все казалось очень ломким. К чему только не прикасались наши политики – рушилось. Даже в нашем южном городе царил декаданс и доллар, неплохо котировались объем двигателя не менее двух кубических и показушная наглость а-ля Мишка Япончик. Только старшее поколение все еще цеплялось за профессию, инженерию человеческой души и гигантский скачок от ручного труда к машинному. На этом фоне мое увлечение футболом должно было казаться невинным. Но девушки только издевались, когда видели меня – пятнадцатилетнего, худого, в дырявых спортивных штанах, в пыли «до полного свинства», в компании таких же пентюхов. И я, и мои друзья, правда, мало обращали внимания на ехидные замечания. Слишком уставали, да и счастливы были безмерно. Особенно когда выигрывали. Но если реакция девушек была понятна, то реакция дяди Яши меня ставила в тупик.

– Максим, я тебе же уже говорил о том, как двадцать два дурака, за одним кожаным мячиком? – спрашивал меня всегда дядя Яша, вместо приветствия махнув мне длинным огурцом.

Я стоял внизу, он стоял на балконе. Казалось бы всего-то второй этаж, но дядя Яша почти парил надо мной.

– Тысячу раз, – огрызался я.

Он радостно кивал и продолжал:

– Счастлив тебе сообщить, что за эти разы ничего в мире существенно не поменялось, – говорил он и брал воображаемую скрипку в левую руку, клал её на плечо, прижимал подбородком и водил огурцом будто по струнам. – Займись лучше музыкой.

Я вздыхал.

– Но у меня нет слуха, да и не люблю я эти скрипки и фортепьяны, – возражал я.

– Хорошо, со слухом действительно могут быть проблемы, – милостиво соглашался он. – Тогда учись на конструктора. Что у тебя по физике?

– Три, – честно отвечал я.

– А вообще? – огурец медленно по перилам выезжал на стартовую площадку, гордо уткнувшись острым концом в небо.

– Ну там три, четыре, ну и пять… – отвечал я.

Огурец уже стартовавший на Тау Кита, замирал в воздухе.

– Пять по физкультуре? – обреченно спрашивал дядя Яша и с хрустом откусывал от огурца пассажирский отсек.

– Нет. Почему? – искренне удивлялся я. – По истории, литературе, географии.

– Мда. А математику на тройку знаешь? – спрашивал дядя Яша.

– Даже на четыре, – хвастался я.

– Быть тебе бухгалтером, – качал он головой. И добавлял, чавкая, – математика тебе будет нужна, чтобы узнавать цифры, география, чтобы представлять, куда, если что, тебя пошлют, литература – исключительно для отчетов. А история – для общего развития.

– А почему вы спорт не любите? – интересовался в свою очередь я.

– Не люблю? – удивлялся он, почесывая свое пузо, – Я обожаю спорт. Например, шахматы, спортивный бридж, не менее спортивный преферанс.

А потом я встретил его как-то на стадионе. Он сидел и ругался страшно, что-то кому-то доказывал, грозился собственноручно, вот этими короткими руками, убить судью, вправить ногу мазиле, пусть даже она растет у него из задницы и все такое.

– Дядя Яша, это же не шахматы! Что вы тут? – спросил я его в перерыве.

– Ой, я тебя умоляю! – ответил он, – Да я просто собой горжусь, когда смотрю на этих идиотов! Особенно на пятого номера. Нет, ты видел, куда он дает пасы? Да меня просто трясет от счастья – я-то ведь не играю в футбол!

Возразить мне было ничего. Ни тогда, ни сейчас. Труп лежит и тихо гордиться детьми, которые хотя и далеко, но плачут. Что мне с ним спорить? Он-то действительно уже Там. А мы пока здесь, и дешевые гробы закончились, машину заказать невозможно, а мест на кладбище нет – хоть на коленях моли и сестру для утех предлагай. Мне даже снились кошмары, в которых кладбищенских воротах мигали строгие вывески «мест нет».

– Хороним в бабушку! – успокаивает мама. – Я уже обо всем договорилась.

Папа кивает, но как-то неуверенно.

– Дорогая, – говорит он тихо, – В чью? Моя мама, уверен, против не будет, но удивится…

– О боже. В его бабушку! В Яшину бабушку, – успокаивает мама. – Все официально. Нужны, правда, родственники… Но мир не без добрых людей.

Осталось только порадоваться о воссоединении. О бабушке дядя Яша рассказывал. Шел дождь, мы сидели в беседке и делали вид, что играем в шахматы. На самом деле нас интересовали девушки, которые пробегали мимо в мокрых, липнущих к телу, легких платьицах. Зевали фигуры мы страшно, но дядя Яша был все же более опытным… Не шахматистом, нет. Опытным наблюдателем. Пресыщенным всеми этими формами. Он, кстати, и время выбрал для игры. Правильное. Дождь, будний день, полседьмого, лето. Народ, хочешь – не хочешь, а домой побежит. Я же, пацан пацаном – почти не отрывался от этого удивительного зрелища. Пятую партию проиграл – сообщаю сейчас не без гордости.

– Она была чудесным человеком, – неожиданно заявил дядя Яша.

Я увлеченный высокой брюнеткой в белой до страстного слюноотделения кофте, даже сразу не обратил внимания на эту фразу. А когда все же осознал сказанное, переспросил:

– Кто? Она?

– Папа рассказывал о блинчиках, жареной тюльке, пианино, пяти иностранных языках и револьвере, – мечтательно бормотал он.

– А… – протянул я.

– Бабушка Сара, Максим, она – это бабушка Сара.

А что? Нормальное еврейское имя. Это сейчас косятся. Да и тогда когда дядя Яша еще работал в бухгалтерии порта – косились. Но те евреи, еще довоенные, древние, жили не так. Они были внутри себя и везде. Это потом их нагло выковыривали, расселили и заставили работать. С переменным успехом, правда.

– Это была чудесная женщина, Максим, – тихо бормотал дядя Яша. – Просто обязана ею быть! Когда все тупо, как стадо, шли. И ведь прекрасно знали, понимали, но даже боялись ослушаться. А она! О боже! Ты знаешь, что сделала она?

Я замотал головой.

– Она вытащила спрятанный в тайнике револьвер! С этим пистолетом еще купцов при царе грабили, – он на секунду замолчал и поспешно добавил. – Но это дело темное, кто знает. Так вот, она схватила его и стреляла. Даже попала в кого-то. Она действовала, а когда её забили прикладами, даже умудрилась укусить румына за ногу.

– Смелая женщина, – говорю на всякий случай я, не очень понимая, что надо говорить в таких случаях.

– Смелая? – говорит дядя Яша и вздыхает. – Не то слово. Пока она занималась единоборством с румынами, мои две сестры убегали со мной на руках по чердакам. Это жертвенность. Она нас спасла. Не только она. Было еще много других добрых людей, которых я и не помню. Они передавали нас из рук в руки, пока не вручили отцу. Мне-то три года было. А ты… Смелая… Шах, - закончил он воспоминания.

Шах, так шах. Да и мат вскорости. Но меня же не шахматы интересовали, а женщины. Дождь усилился, сильно подул ветер, заливать стало в беседку, но поток прохожих только усилился.

– Не знаю, где она на самом деле погибла и как. Там ли её, прямо дома, или вывезли со всеми. Но я её похоронил! – гордо заявил дядя Яша, – Я её похоронил, как смог. Чего мне это только стоило – никто не знает. И тебя знать не надо. Но теперь у неё есть памятник. Трупа нет, а памятник есть. Раз уж государство не ставит памятники евреям, мы сами. Хороший такой, не жестяная подделка, а строгая каменная глыба.

Ветер подул еще сильней, и дядя Яша уже почти кричал:

– Пусть нет гроба! Зато есть скамейка!

Теперь там будет гроб. Будет все как положено, все как у людей. Памятник, скамейка, могила и в ней гроб. Все жизнь люди пытаются стать оригиналами, а как только умираю – сразу требуют единообразия. Или это живые требуют от покойников? Сами мертвые, единственное что могут, так это свой гордый нос к лампочке тянуть. А вот мы, живые… Мы требуем, чтобы в последний путь отходили правильно.

– Ну, хорошо, – соглашался с этим папа. – Гроб повезем на тележке. Покойник у нас по торговой части, значит тележка из магазина ему и по статусу, и по логике положена.

– Пап, – только руками развожу, – ты-то на лафете потребуешь.

Папа соглашается.

– Так я военный. О статусе я же не для красного словца, – говорит гордо папа, которому действительно нравилось защищать родину.

Мы сидим около гроба. По-домашнему курим, стряхивая пепел в стопочки найденные у покойного в тумбе под телевизором. В старом, но действительно японском телевизоре многострадальная сборная пытается сделать вид, что четвертый мяч в собственных воротах мелкое и в чем-то даже забавное явление природы. Пиво все уже было выпито, футбол огорчал, поэтому мы с отцом решили заняться стратегическим планированием.

– В общем, Яшу доставим на последнюю стоянку. Но! – он ткнул указательным пальцем в потолок. – Но остается проблема родственников. Вопрос, так сказать, массовки на мероприятии.

– А что с массовкой? – поинтересовался я.

– Хреново. С ней. Твоя мама упорно обзванивает номера из телефонной книжки, но пока состав участников меня не радует.

– А кто будет? – спросил я его.

– Мы, – ответил он и ухмыльнулся. – И бабушка Валя с пятого этажа.

– Э… – вырвалось из меня.

Не знаю сторонник ли я маленьких семейных, похорон. Со свадьбой я определился. Чем меньше гостей – тем лучше. А вот в данном случае…

– В общем, Максим, – папа затушил сигарету и повернулся ко мне, – на тебе гости. Салатами занимаются женщины, а мужчины, ты то бишь, гостями.

– А ты?

– Я руковожу… – папа устало махнул рукой, чтобы показать всю тяжесть взваленной на себя миссии.

– А сколько надо? – только и нашелся что сказать я.

– Туда-сюда, – папа загадочно поводил по воздуху руками, – туда-сюда двадцать хватит. Лучше гостей сто, но я не знаю где и двадцать взять. Не приглашения же рассылать.

Я усмехнулся.

Наверное, существуют какой-то закон, с большой буквы, с необходимым пафосом, что-то вроде: Закон О Круговороте Гостей в Природе. Малый круг, большой, аномалии и прочие глупости выведены в стройную, логичную и единственно верную систему. Только закон этот еще не открыт. Не приснился, не был дан свыше, не въелся до условного рефлекса. Поэтому, не зная закономерностей, мы каждый раз нарываемся на удивленный взгляд хозяина дома: что вы тут, а мы и не ждали! Нарываемся, обижаемся, но на следующий день уже сами открываем дверь и спрашиваем: вроде же на шесть договорено!? Мы опаздываем, торопимся, не приходим вообще, врываемся неожиданно с тремя бутылками портвейна и ужасным настроением, хлопочем о чем-то по телефону, воображая, будто какие-то предварительные договоренности в состоянии вырвать нас из этого броуновского движения. Поэтому дядя Яша гостей не любил. Желательно позвонить, предупредить, перед выходом напомнить. Особенно не везло родственникам, соседям меньше. Мы, например, обладали невиданной привилегией «заскочить просто на огонек». И пусть свет на кухне почти всегда был предусмотрительно выключен. Маму интересовали рецепты, папу коньяк, а меня книги. Но кроме нас были еще одни гости, дверь для которых почти всегда была открыта. Их я называл «по приглашению».

Знаете, в те времена еще существовал дефицит. Огромный спрут итальянской мафии, как раз отгремевший по телевизору, был детскими соплями по сравнению с ним. Но общее впечатление... Куда не пожелает ткнуться счастливый гражданин страны советов, приходится с гордость выносить не финскую сантехнику и румынскую мебель, а слово дефицит на своем лбу. Папа винил общие неурядицы, какие-то загадочные перебои и кое в чем не совсем верный курс, конечно исключительно в рамках здоровой критики и общепартийной дисциплины. Мама не соглашалась: он-де был всегда, сколько она себя помнила. Просто раньше носил точеный характер, когда пораженными оказывались какие-то единичные виды товара. Например, она больше всего страдала от невозможности купить колготки. А в последние годы дефицит вдруг стал захватывать все новые, подчас совершенно неожиданные, плацдармы.

А дядя Яша всегда относил дефицит к магии.

– Да-да, как вы и хотели, Семен Маркович, чудесные джинсы для вашего мальчика, другого не держим, как всегда, три звонка, по приглашению, – говорил он кому-то в трубку. – Что такое магия, Максим? – положив трубку, обращался ко мне. – Это искусство, которое позволяет, с помощью манипуляции с предметами вещественного мира, воздействовать на не связанные с ними материальный и духовный мир. Я понятно выражаюсь?

Я только плечами пожимал.

– В чем-то и понятно. Но вообще-то нет, – честно признавался я.

– Ах, – всплеснув руками, огорчался он. – Ты же умный мальчик, тут все очевидно. Какие-то шаманы в своих юртах прыгают с барабанами в надежде изгнать духов и вылечить больного. Магия? Магия. Предметом – в данном случае барабаном – они пытаются воздействовать на тело больного. Так же и в спекуляции. Хотя мне и не нравится это слово. В нем отдает уголовным кодексом.

– А кодексом же почему? – удивлялся я.

– Статья потому что, – со вздохом отвечал дядя Яша.

Мы сидели на балконе, на самодельных табуретках и ждали моего отца, который пошел за коньяком к знакомому барыге. Мне было тринадцать и я с нетерпением ждал, когда же в моей стране восторжествует демократия и когда смогу купить себе плеер. До этого светлого часа, как и до осени, оставалось совсем немного, и мужская половина города с жаром обсуждала приближение этого события. На его фоне меркли даже строгие силуэты настоящего Мерседеса, непонятно каким образом провезенного через все границы капитаном дальнего плаванья из третьей парадной. Несмотря на свирепый «сухой закон», благодаря которому вырубили виноградники за домами, лишив всех окрестных мальчишек ворованного угощения, мужчины ожидать демократию предпочитали за выпивкой. Даже те, которые вообще-то не по этим делам, как мой папа и дядя Яша, стремились как-то доказать эпохе, что все как один единым порывом, под «будьмо!», готовы слиться с неизбежным будущим и счастливым изобилием капитализма. Поэтому собирались, переводили продукты на закуску и втаптывали в себя бутылочку. Благо папа знал, где можно достать. Дядя Яша шинковал соленые огурчики и нарезал колечками лимоны, параллельно занимаясь коммерцией. Он вытащил на балкон модный импортный радиотелефон и обзванивал клиентов, сообщая, что у него в руках оказалась целая партия настоящего фирменного счастья, всех размеров, ведущих американских производителей, в том числе одесского эмигранта Евгения Клейна, с которым он был знаком еще в детстве.

– Нет. На самом деле это совершенно не спекуляция. Это магия. Казалось бы: что такого сложного в джинсах? Вот на тебе джинсы – простая и даже в чем-то банальная вещь. Но чтобы попасть к тебе они пережили два шторма, одну границу и два склада. Последнее особенно тяжелое испытание. И если бы не свадьба заведующего, из-за которой возникла острая потребность в птице, твоя мать никогда бы не смогла принести их тебе. И это еще легко. Ингредиенты зачастую живут самостоятельной жизнью. Их приходится приманивать, как будто они самостоятельные участники круговорота вещей. Они даже умеют мстить. Разве это не магия?

– Магия – искренне соглашаюсь я, и тут же вспоминаю какими невообразимыми бедствиями и самыми откровенными скандалами грозит отсутствие сахара в сезон закруток. – И сахар тоже магия?

– Сахар – это наказание, сахар – это стыдно , – жаловался он, сморкаясь с балкона на соседку с шестого этажа, которую никто не любил, из-за нервного пекинеса и мужа-следователя. –Это черная магия. Жертвоприношения и кровь младенцев мелочь по сравнению с поиском сахара и папирос. И я! Я! – энергично размахивая телефоном, он принимал у вернувшегося отца бутылку, – Я, который мог найти настоящего версачи, не говоря уже о таких мелочах как «хьюго босс», должен заниматься этой некромантией? Копаться во внутренностях строя, безусловно социалистического, чтобы вытащить на свет божий мешок крупы?

Мой папа смеялся и разливал. Сразу после первой рюмки, он отбирал у дяди Яши телефон, уносил его и говорил ему прямо в глаза:

– Вот сколько лет тебя знаю, Яша, как был баламутом, так и остался.

– Я? – возмущался тот, поднимая вверх руки, будто в немой мольбе к потолку.

– Ты чему ребенка учишь? – возмущался папа. – Ты что думаешь: раз магия, то уже не статья?

– Нет такой статьи за магию! – тоже вспыхивал дядя Яша.

– А что антисоветскую агитацию уже отменили? Ты что, Яша, – грозно спрашивал папа, – веришь, что вся материалистическая мощь партии не справилась бы с дефицитом, если бы он был вульгарной мистикой?

– Не верю, – осторожно соглашался с отцом дядя Яша. – Про партию я ничего не говорю. Партия с дефицитом более-менее справляется. Я о простом народе, о нас с тобой.

Папа уже открыл рот, чтобы уточнить насколько дядя Яша простой, как звучит звонок, и хозяин торопится открыть дверь.

– Ты смотри, сынок, – шепчет мне папа. – Яшка балабол, устроился на хлебное место и толкает налево все что с лейбой. А магия-шмагия к расхищению в особо наглом размере не имеет никакого отношения. И хотя человек он хороший, но сколько веревочке не виться…

И в этот момент мы сквозь окно видим, как дядя Яша входит на кухню в сопровождении двух милиционеров. Мой папа бледнеет и замирает с открытым ртом. А менты тем временем не теряются и помогают дяде Яше достать из шкафа мишки с джинсами, открывают, достают, перечитывают и… рассчитываются. В момент расплаты папа шумно вздыхает. Дядя Яша вернулся довольный и заявил, что гостям всегда рад, особенно тем, которые при деньгах – это почти друзья. Это уже потом, когда он вернулся, уже почти лежащий, он мне признался, что друзей у него никогда не было. Только родственники, соседи и клиенты. И все они были только гостями в его жизни. Приходили, уходили, иногда оставались, иногда зазывали, так сказать с ответным визитом.

Я тогда решил, что он просто жалеет себя. Вспоминая гулянку, которую он закатил, как только заново обжился в своей квартире, то количество коньяка, окурков под окнами и нестройных песен, сложно заподозрить его в одиночестве. Мы с отцом, неприглашенные на этот праздник жизни, даже немного завидовали умению оттянутся со вкусом. Но дядя Яша лучше разбирался в друзьях. Большинство из тех, кого я обзвонил лично, не смогли вспомнить ни его, ни тети Стэфы, мне даже показалось, что записную книжку он составил однажды вечером, просто выбрав приглянувшиеся фамилии из телефонного справочника. И на собственных похоронах у него будут только гости. Если конечно я их найду…

Найду во дворе. Это только в сказках все начинается, где попало. В жизни все проистекает отсюда. Оставляя в детских колясках немного дерьма, мы выбираемся во двор, чтобы в тени акаций в первый раз разбить губу, в кустах закурить первую сигарету, под лунным светом запить первой рюмкой первый жалкий поцелуй. И после этого (кратковременного!) взлета к вершинам человеческого счастья выблевать громкие посиделки, нудное домино и инвалидное созерцание родного двора из окна своей пустой квартиры. В нашем до безобразия культурном и ухоженном, клумбы соседствовали с качелями и песочницей, а вокруг всего этого, в самых тенистых местах, разместились скамейки. Исполненные пьяными мастерами в легком индустриальном стили все эти архитектуры: грубые плетения арматуры и прочего металлолома, доставшиеся нам в наследство из времен позднего застоя, чуть ли не с самого своего создания стали базой для всех молодежных волн нашего спального микрорайона. Именно туда я направился в поисках гостей.

Неформальным лидером всей местной шантрапы был известный босяк Володя. В свои восемнадцать лет он так и не решил, кем стать во взрослом мире: растаманом или гопником. Его вполне устраивала такая разбитная неопределенность. Благо уж где-где, а в огромном одесском дворе спального района царила полная демократия и свобода. И никто не запрещал увлекаться по-настоящему тяжелой музыкой и быть идейным вдохновителем местного футбольного фанатского движения, при этом изящно приторговывать травкой. Володю знали, боялись и любили.

Как всегда он релаксировал под грибком лежа в песке, положив голову на колени очередной подруги по жизни.

– Володя, – обратился я к нему.

Я был старше его, сильней и при деньгах, но абсолютно не авторитете и даже почти ущербен в его глазах, из-за своего увлечения всякими градскими и окуджавами. Поэтому он открыл один глаз, спросил «Ну?» и тут же его закрыл.

– Один человек умер, – сказал я осторожно.

– Ну? – повторил он.

– Хороший человек, – произнес я и добавил важно, – Фанат.

– Ну? – опять повторил он.

Я достал из заднего кармана джинс заранее приготовленную бумажку.

– Фанат. Будет обидно если наш фанатский клуб не проводит его в последний путь.

Услышав шелест денег Володя открыл глаза и встал.

– А что за человек-то хоть?

– Фанат. Ни одного матча не пропустил, даже из Израиля специально приехал посмотреть на финал кубка. И умер…

– Да, – вздохнул Володя, – с кубком неудачно получились. И пеналь левый и этот – деревянко, блин – из такой жопы забил… да…

– И вот он умер… Родственники остались там, надо похоронить. Ну не с размахом, конечно, но и как простого чела, не фаната, тоже не хочется… Может он из-за кубка так расстроился… – не могу сказать, что говорил я особенно убедительно. Все-таки экспромт.

– Да… Киевляне конечно звери… – он на мгновение замолчал… – А кто умер-то? Из какой квартиры?

– Из пятой.

– Дядя Яша что ли? – удивился Володя. – Макс, прячь деньги. Дядю Яшу жалко. Когда похороны?

Вот тут удивился.

– Завтра, в восемь. По холодку понесем.

– Пешком?

– Да сколько тут?

– Ага… – Володя задумался, – Толпу не обещаю, но поддержку обеспечу. С флагами, дудками…

– Речевки не надо, – предупредил я.

– Что я не понимаю, Макс? – Володя развел руками. – Без пошлости. Такой момент! Все понимаю.

– Ну, хорошо. Завтра в восемь? – уточнил я.

– Я его помню. Хороший дядька, он мне конфеты дарил. Всегда. Вот тебе фифа конфеты в детстве дарили? – вспомнил он о подруге.

– Да была мнага раааз, – ответила та.

– А мне только он и дарил, – вздохнул о своём Володя.

Я вернулся к покойному. Улыбаясь. Мне он тоже дарил конфеты… Только я сладкое не любил. Я любил книги и мне хотелось, чтобы он когда-то подарил книгу. Одну. Ту самую, о мальчике Коле, который побывал в будущем. И встретил там мою первую любовь Алису. У меня было много книг, в нашей районной библиотеки их было еще больше, но именно этой книги не было. Нигде. Папа помочь в этом не мог совершенно. Мама, конечно, подключила знакомых и ей даже обещали, но у дяди Яши она уже была. Мне, конечно, давали почитать, а в гостях так вообще без ограничения: приходи и читай. Но мне хотелось свою. В полное и безраздельное пользование. Когда они уезжали в Израиль, продавать квартиру они не стали. И нам поручили присматривать за ней. Я, чуть ли не на следующий день, взял у мамы ключи и побежал к ним, чтобы схватить и перенести к себе мечту. Я чувствовал себя разведчиком, похищающим жутко секретные материалы, участником одиссеи, бедным горцем, собирающимся украсть невесту. В общем, чувствовал себя глупо. Еще бы Урфина Джуса вспомнил. Но книги на месте не было. И кем бы я себя не чувствовал, был я на самом деле лохом. Вместо неё, на третьей полке, стояла пустота. Я перерыл книжные шкафы, комоды, даже кухню, но её так и не нашел. Так и не досталась мне Алиса. Когда я окончательно огрубел и осоловел от сожранного цинизма, я даже видел её в продаже. Но не купил. Зачем? Давно уже скачал, разочаровался… Потом эта чертова взрослая жизнь. Места для сказки не осталось.

Разве что считать сказкой жизнь самого дяди Яши. Променявшего свою магию и связи на благополучие детей, которым там должно быть лучше, и унылую, грязную, так себе оплачиваемую работу уборщиком. Меня раньше мучил вопрос: специально ли он забрал книгу? Случайность или мелкая запланированная мерзость? Некоторые люди бредят Богом, другие никак не мог отвязаться от вопроса о смысле жизни. Мне же не давал покоя этот вопрос. Каждый раз я возвращался к нему. Я ложился спать, и вдруг, разгоняя дрему, ко мне врывалось: Если специально, то зачем? Что такого страшного в том, что книга на время, безусловно не навсегда, перебралась бы в мою комнату? Я поднимался, шел на кухню, пил из чайника воду и не мог успокоится… Мне казалось: где-то, возможно даже в соседнем доме, жил тихий человек, который каждый день выходил на прогулку. В любую погоду, солнце, дождь, снег. Худой, будто высохший до кости. Рано утром он спускался вниз и исчезал до позднего вечера. Соседей, естественно, беспокоило его странное поведение, все-таки жить на одной лестничной площадке с сумасшедшим – не очень приятно. Они оставляли ему записки, пытались подсматривать и даже в наглую просились в гости. Но сосед такого нездорового проявления любопытства сторонился, испуганно убегая к себе, когда с ним пытались заговорить.

Любая странность порождает глупые сплетни, зачастую настолько неправдоподобные, что реальность от стыда краснеет. А когда по телевизору стали множиться истории про маньяков, от некоторых предположений, чем же занимается этот странный сосед, реальность подташнивало. Участковый несколько раз сплетни проверял, но ничего необычного в квартире не находил. Обычная трехкомнатная, чешского проекта, не очень ухоженная, пыльная. Единственное что удивляло: большая комната полностью отдана под библиотеку. Книжные полки весели на всех стенах, даже закрывали окно, а посередине стояли еще и комоды, доверху забитые макулатурой. Вот и все странности. Участковый доложился, поделился со сплетниками данными и отбыл бухать дальше… И зря. Именно эта комната делала соседа необычным шизофреником. Собственно совсем не психическим, а волшебником.

Волшебником он стал, как только переехал из своего ветхого старого фонда, в красивый новый дом по проспекту им. Академика Г…ва. Тогда у него была жена, двое детей, работа, должность и некоторые приятные иллюзии. Квартира досталась ему по обмену, с доплатой, нервами и не совсем чистыми документами, но светлая, чистая и самостоятельная. К этим приятственностям ему досталась библиотека. В первый же день, насладившись утренним кофе, он зашел в так нерационально используемую комнату, чтобы обмозговать, где поставить телевизор. Полки и комоды уродские он сразу решил выбросить, а книги перебрать, … И вдруг замечает он книгу. Детскую, ту которую так любил в детстве: о мальчике Коле, который забрался в будущее, и натворил мужественные глупости. Рука как-то сама потянулась, книга сама открылась на самом любимом моменте, почти хрестоматийном, в котором подростковая сексуальность грубо изнасилована воздушным соцреализмом произведения. Он стоял, страницы мелькали, пока не иссякла книга, а он еще минут пять смотрел на безучастное «Конец». Он сбросил с себя оцепенение и, засунув книгу в портфель, убежал на работу.

Там его ждал сюрприз. Он стал начальником. Без интриг. И даже без приказа. Просто раз – после взмаха волшебной палочки – и он начальник. Самое поразительное, что о прошлом начальнике никто и не помнил, ни имени, ни фамилии, ни личных вещей. Не было его никогда и не будет. Уже. Все. Волшебник удивился, но вида не подал. Потому что начальникам там, где он работал, сложно стать, но если уж стал, то как сыр в масле. Да и времени особо удивляться не было. Накатила текучка, проблемы какие-то, несуразности с документами. Пока разгреб, пообтесался, будто всегда начальником был. А домой пришел, портфель открыл. А книги нет. Толи забыл когда бутерброды вытаскивал, толи вместе с папкой с докладом для исчезнувшего руководства выбросил… Расстроился, но не сильно. Не деньги же потерял. Пошел библиотеку перебирать: что в мусорное ведро, что в вечность. На первой же полке он здорово притормозил. Слишком уж странной была подборка. Какие-то неизвестные авторы, мертвые классики, техническая литература. И все без системы. Стоят как стоят. Фамилия и год издания ни причем – хаос одним словом. Он кое-как порядок навел, устал и спать завалился.

Просыпается утром, а детей нет. Совсем. И жена ничего о детях не знает, говорит и не было их никогда. Вот это соседа проняло. По-настоящему. Сразу понял, что книги во всем виноваты. Бросился в библиотеку, восстанавливать все как было. Только не помнил он как в точности все стояло. Системы же никакой не было, как визуально запомнил, так и расставил. Вышел в коридор, детей крикнул. Тишина. Пошел жену искать. А жены-то и нет. Будто корова языком слизала. Заплакал он, в истерику ударился. Но как-то успокоился и вернулся к книгам. Дальше экспериментировать. Несколько раз возвращалась жена, иногда даже та, первая. Появлялись и другие родственники. Чаще всего мать и брат. Однажды вышел в магазин за газетами, так оказалась куда-то ушла страна и партия. В следующий раз пельмени вышел в рабочей столовой поесть, так вместо неё игровые автоматы. В конце концов, смирился.

С тех пор он старался не бывать дома. Встает рано утром, чистит зубы и убегает в город. Подальше от книг. Приходит поздно, постоит у двери в библиотеку, и идет спать. От греха подальше. И не знал он бедный, что все его беды начались из-за дяди Яши. Именно он, злой волшебник и спекулянт, украл книгу о приключениях советского пионера Николая в коммунистическом будущем. И теперь из-за этой кражи не будет этого замечательного будущего… Реальность оказалась намного поплоше чем эта сказка. Но об этом я узнал только, когда дядя Яша вернулся.

Был как раз тот период, когда людям все было пофиг. Казалось бы уехал он совсем недавно, десять лет прошло, но от бурных дебатов по малейшему поводу, дядя Яша не застал даже осколков. Город и так свысока посматривающий на политические трепыхания, в этот момент полностью отдался коммерции. На вопрос: «Какие новости в парламенте» что-то удивленно мычали, в крайнем случае нецензурно склоняли. Поэтому к приглашению дяди Яши посидеть, выпить коньячку и обсудить текущий момент, мы с отцом отнеслись скептически. Что обсуждать? За окном дождь, зонты и чахлые лотки с колониальным товаром. Новости есть. Но то, что волнует наше болото, такая мелочь по сравнению с терактами, что делиться этими национальными политическими прыщиками совершенно не хотелось.

Но посидели замечательно.

– Это все потому, Яша, – сказал мой отец, когда сосед произнес сакраментальное «хорошо сидим», – что раньше мы с тобой на двоих искали дно. А теперь когда малолетство суну уже не оправдание, гораздо веселей.

– Угум, – выдавил я из себя, прожевывая сразу четыре оливки.

– Я тебя прошу, Толик, можно подумать ты веришь в магию чисел! – воскликнул дядя Яша. – Два, три, да хоть сорок пять! Главное беседа. Поверь мне! Там многое кажется таким очевидным, но я пообщался с тобой мелочь, а уже комплексную. Я-то думал, что вот они сволочи и воры мешают стране жить, а оказывается мешает воровать…

– Ну, правильно – подтвердил папа. – Ему конкуренты не нужны.

– Вот! Вот! – дядя Яша затряс указательным пальцем. – А мы-то там смотрим телевизор и воображаем, что народ стонет от воров, а на самом деле народ просто мается… что ему самому нельзя.

– Ну, допустим не все! – начал отец. – Есть еще идейные…

– Идейные – это не народ, – перебил его дядя Яша. – Идейные – это плесень! Им надо чтобы сыро, темно и прохладно.

Я большей частью либерально молчал, налегая на содержимое баночек. Обсуждение крутилось вокруг тем далеких от меня. Папа кого-то привычно хвалил, дядя Яша плевался ядом и язвил. Почему-то ругали Горбачева и поминая, уж совсем невинного в нашем бардаке, Ельцина незлым тихим словом – демократ. Ни папа, ни дядя Яша не утруждали себя какими-то политическими взглядами. Они хаотически листали газеты, вырывая фразы из первых попавшихся статей, чтобы к месту и не к месту возразить автору на основании собственной житейской мудрости.

– Можно подумать ты сам никогда не воровал! – воскликнул мой отец. – Ты же еврей! Еврей, который не воровал у государства – так не бывает.

Дядя Яша возмущенно всплеснул руками и закатил глаза.

– Я воровал? Да то, что я делал, сейчас называется коммерция, за это медали дают! – не могу сказать, что сосед был сильно возмущен папиным заявлением. Мне даже показалось, что искренне обрадовался. Видимо прерванный когда-то спор продолжился и сейчас у него появился реальный шанс что-то доказать моему отцу.

– Но налоги не платил? – спросил папа и сам же ответил. – Не платил!

– Так их не было! Был уголовный кодекс. Вместо налогов – если попадешься – статья.

– А как статья называлась?

– Я тебя умоляю! – засмеялся дядя Яша. – Шо я тебе статью помнить буду? Пока не попался с юристами дела лучше не иметь.

– Но слово хищение там было? – наседал папа.

– А если и было, то что? – пожал плечами сосед. – Это как за антисоветскую пропаганду. Слова в статье есть, а сажают все равно за стишки какие-то.

– Ну а когда за бугор дернул, неужели пустой?

– Я кровное вывозил. Мне что тут бриллианты оставлять? Спонсорская помощь молодой демократии? В которой вор на воре?

– И как вывез кстати? – неожиданно спросил папа.

– О! – довольно протянул дядя Яша и достал из не распакованного чемодана какую-то книгу. – Горжусь. В тайнике. Вырезал нишу, все в тряпочку и туда. А книгу племяннику дал в руки. Типа балбес читает.

Старшие рассмеялись, видимо радуясь, что таможенник оказался настолько тупым, и даже не заметил этот нехитрый тайник. Никто не обратил внимания на вырвавшийся из меня вздох. Потрепанный пособник контрабандиста в руках дяди Яши выбрался как раз из той страшной сказки… Интересно, что чувствовал мальчик Коля, когда его вырезали из этого мира. Наверное ничего. Все-таки тираж. Что такое ненависть? Хрен его знает. Папа называет меня ленивым на чувства. И это правда. Я стараюсь не обращать внимание на мелочи. И в этот момент я не стал биться в истерике. Просто принял как факт. Не винить же, в самом деле, дядю Яшу в том, что под руку попалась моя мечта?

На следующий день, рано утром грузчики из магазина прикатили тележку и помогли нам вытащить гроб с телом. Мы поставили его на две табуретки и стали ждать, когда соберутся гости. Из окон выглядывали соседи, но тех, которые знали дядю Яшу, в нашем доме практически не осталось, поэтому особенного интереса они не проявляли. Появился Володя. Прямо на месте натянул футболку Черноморца, обвязался шарфиком и успокаивающе замахал руками. Папа что-то зашептал мне на ухо, но я только покивал в ответ. Постепенно подтянулись остальные члены фанатского клуба. Прибежала сестра со скаченным где-то реквиемом. Фанаты на своих дудках попытались прогудеть мелодию. Получилось нестройно, но трогательно. Похороны начались…