Итак, я решил воспользоваться чудесной погодой и добраться до своей лавочки, чего бы мне эта затея ни стоила. Надеваю свою любимую шляпу, точнее, панаму армейского образца, которую мне подарили пограничники в Туркмении сто лет назад. За прошедшие годы она обтрепалась и совсем потеряла вид, но выкинуть ее я так и не решился.

Наконец я сижу на своем законном месте, вытянув трясущиеся ноги, дышу полной грудью и думаю, что все совсем не так плохо, если случаются еще безмятежные минуты, подобные этой. Теплый ласковый ветерок, пахнущий чем-то уютным и домашним, доносит еле различимые звуки большого города. Лай соседской собаки, громкая ссора двух ворон, пытающихся поделить какой-то ошметок - эти звуки, но уже совсем близкие, создают атмосферу окончательно благостную и расслабленную.

Я курю и размышляю. О превратностях судьбы, о том, куда занесла меня нелегкая, и как было бы здорово сделаться в один присест здоровым и уехать отсюда куда подальше, хоть на край света. Сейчас же и бросил бы все, ни секунды не сомневаясь. Где бы этот край света не находился.

Представляю себе картинку: сначала лавочку и себя на ней, потом улицу, на которой эта лавочка находится. Слегка изогнутая неширокая улица, с помойным баком, вечно орущими кошками и телефонной будкой. Потом, постепенно охватывая все большее пространство, вижу наш спальный район, где эта улочка, потом город целиком. Потом и страну, вытянутую вдоль моря. Потом... Но потом я уже не вижу себя, сидящего на лавочке, меня это расстраивает. Дом, который построил Джек, а я - пшеничное зернышко, которое в темном чулане хранится. Не хочется быть зернышком.

Вспомнилось - Хибины. Нам было по пятнадцать с хвостиком, мы были глупы, бесшабашны, влюблены, и безоговорочно счастливы. О, как мы были счастливы! Мы поехали тогда автостопом в Хибины, добрались до Кировска и просто полезли в горы. Спустились мы оттуда почти через месяц, чудом не попав в лавину и в лапы свирепого медведя-шатуна, уставшие, голодные, но гордые и по-прежнему счастливые.

А потом мы встретились через долгие двадцать лет, но ты уже все забыла, ты совсем ничего не помнила. Ты забыла, как на вершину легло облако, туман укутал нас молочно-белой ватой, и мы потерялись, как не было слышно даже наших шагов и криков, мы не могли найти друг друга весь день. А потом туман рассеялся и я увидел, что ты сидишь на камне, на самом краю обрыва, и плачешь. Когда я подошел, ты посмотрела на меня сквозь слезы и тихо произнесла:

- Ты ведь никогда меня не бросишь, правда?

- Правда, - ответил я, - обещаю.

Я сдержал слово, но все-таки мы встретились снова только через двадцать лет. И ты уже ничего не помнила. Я рассказывал тебе все, что с нами было, а ты искренне удивлялась:

- Какие мы были тогда счастливые!

В Ленинграде были ноябрьские праздники. Везде висели большущие красные полотна. Мы набрали целый ворох и подарили Манюне. Она сделала занавески и скатерть. А на зиму мы перебрались в Лахту, там не было шумного города, но была печка. Мы ходили гулять на Залив, или в лес, а вечерами взахлеб читали «Трактат о трех ипостасях» Тексли Уоррена. Сутки через трое я работал в котельной в Лисьем Носу, а ты привозила мне еду в кастрюльке, укутанной шарфом. На новый год мы накупили разноцветных воздушных шариков, истратив на них всю мою кочегарную зарплату, и обвесили ими снаружи стены нашего дома. Когда дул ветер, дом начинал шевелиться и шуршать. Соседи со всей Лахты приходили поглазеть на это чудо и дарили нам подарки. Мы были счастливы.

Но однажды утром я проснулся один. Рядом, на подушке, лежала записка: «Постарайся меня не искать. Ты - самый-самый, мне было хорошо с тобой, но счастье не может продолжаться бесконечно. Надо вовремя остановиться, ты сам все понимаешь, ты уже взрослый мальчик. Запомни меня вчерашней, и постарайся быть счастливым». Я долго смотрел, перечитывал, пытался понять, что произошло. Потом понял и постарался запомнить тебя вчерашней. Наверное, у меня получилось. Правда, быть счастливым у меня так и не вышло. Ты переехала в Москву, и с тех пор мы ни разу не виделись, я только иногда слышал о тебе от общих знакомых. Знаешь, я до сих пор помню тебя вчерашней, так ты мудро тогда поступила.

Мы были из разных миров. Я - из бескрайней бестолковой России, ты - из маленькой и тесной Европы. Я думал, что жизнь бесконечна, как моя страна, а ты училась в университете, чтобы получить престижную профессию и обеспечить себе безбедное будущее. Когда я повесил объявление про уроки русского языка, то был уверен, что никто не откликнется. Но ты позвонила и предложила встретиться в кампусе, в кафе. Увидев меня, ты спросила:

- Ты уверен, что мы будем заниматься русским?

Я ответил:

- Не уверен.

Я освоил несколько слов по-немецки, а ты выучила несколько фраз на русском. В остальном английского нам вполне хватало, а фразы, вроде: «It seems like ich liebe тебя» нам были вполне понятны. Я называл тебя Гретхен, а ты обижалась. Мы ездили смотреть на Несси, провели два дня в маленьком местечке с гордым названием Инвермористон, но чудовища так и не увидели. Потом ты сказала, что эти два дня были самым удивительным временем в твоей жизни, а я ответил, что в моей тоже. Это было правдой.

Когда мы сидели в Йоркском кафедральном соборе, там было прохладно и пусто, ты посмотрела на меня и спросила:

- Как ты думаешь, Бог нас сейчас видит?

- Конечно видит. Ведь мы же вместе!

А потом у тебя закончился семестр, и ты уехала в Германию на каникулы. Глотая слезы, я смотрел, как автобус исчезает за поворотом.

Возвращаюсь домой, выключаю орущий телевизор. Вытряхиваю из банки своего единственного домашнего зверя - большую виноградную улитку, - ее обязательно надо выпустить на волю. Закрываю жалюзи на окне, гашу везде свет. Тщательно запираю входную дверь, ключ кладу в условное место, в электрический щиток. Выйдя на улицу, отпускаю улитку в кусты и направляюсь по привычке к своей лавочке.

Подойдя к ней метров за десять, я вижу, что она занята. На скамейке сидит человек в драной серой футболке и шляпе цвета хаки с обтрепанными полями, рядом на земле валяются костыли. Он смотрит в пространство между домами через улицу и чему-то улыбается.

Какое-то время я смотрю на него, пытаясь увидеть, чему он может улыбаться, а потом, больше уже не оборачиваясь, быстро шагаю к автобусной остановке.

Чей-то голос возвращает меня к действительности:

- С вами все в порядке? Вам помочь?

- Нет, спасибо, все нормально.