* * *

Мы были одиноки средь людей,
Мы обитали точно чьи-то тени
Ты – в мире умозрительных идей,
Я – в окруженье книжных приведений.

Мы были одиноки – ты и я,
Мы были бесконечно одиноки,
Как эта отвлечённая Земля,
Как эти тупиковые дороги…

Мы заплутали где-то в темноте –
На перекрёстках многих перепутий.
С тобою были люди, но не те,
А я не знала кто такие люди…

Ты помнишь робость моего отрочества,
Мой взгляд пытливый, в корень, в глубину…
И как сплелись два наших одиночества,
Две обречённости слились в одну?..

Ты помнишь, что ты мне тогда сказал?..
Наверно, это всё же было лишним
Как этот слишком пафосный накал
И этот вот сюжет, немножко книжный.

2004

Любовь… Она оказывается, скрывается не в сердце /у меня/, а заполняет почти всю грудную клетку, и имеет вид гибкого платинового диска, точнее – эллипса, расположенного вертикально, так, что верхним своим концом она едва не касается ключиц, а нижним – желудка.
Любовь не заполняет всё моё существо /в пятках я её, определённо не чувствую/.
Н0 , приплюснутое с боков солнце в моей груди, испускает лучи, которые идут дальше всякого тела и всяких солнц.

* * *

О, будь Вы тенью на моём окне –
Неясной тенью в отблесках кривых,
Быть может, Вы б увидели во мне
Свершение стремлений «роковых» -
Испепелять сердца чужие в прах
И брать строптивость, гордость под уздцы,
Блаженно лгать и на живых сердцах
Вскрывать полузажившие рубцы;
Читать стихи и дневники, ждать ночи…
Язвить и льстить, и упиваться этим…
Быть откровенной… очень, очень, очень…
И превращаться в скромность на рассвете;
Бездумно клясться, жить и целовать…
И быть ничьей и быть совсем свободной;
И прятать дневниковую тетрадь
Претенциозно названную «сводной»;
Любить раздоры, ревности и склоки;
Мечтать о всех, серьёзно – ни о ком,
И быть при этом страшно одинокой…
И даже плакать ото всех тайком…
И будь Вы тенью за моим окном
Увидели б (о, если б разглядели!)
Порочный круг в сиянье огневом
И ангела у девственной постели.

2003-2005

Я сегодня впервые («Моей юности детские очи…») почувствовала гармонию между миром внутренним и внешним – между реальным летоисчислением и моим собственным.
Слушаю глупую, на один мотив музыку со штампами вместо слов, с посредственностью вместо таланта. Читаю при этом, какую-то бульварную жёлтую прессу о том, как проще откосить от экзаменов и намазаться повызывающей.
Иногда, скрываюсь с места и кручусь по комнате, виляя задом, потом падаю на диван и подолгу смотрю в потолок. Раздуваю свои мелкие страстишки до размеров настоящего чувства, строю козни, плету интриги; испытываю поросячье наслаждение, если, вдруг удаться кого-то ранить в самое сердце, задеть чьи-то чувства, разжечь ревность, стравить соперников. Вертихвостка! Ветреница! Пустоголовая кокетка! Неужто про меня? Неужто со мной? Смотря на всё это со стороны, я могу только развести руками: «не может быть», «что с ней сталось?», «возрастное…»
В голове ничего вразумительного – легкомысленная конвеерная пустышка.
Экзамены. Лето. Солнце. Любовь-морковь.
И мне скоро 17 лет…

Прошлой ночью мне впервые сказали «люблю», вкладывая в это понятие, пожалуй, лишь одно стремление и дальше держать меня на крючке. Подавалось мне это блюдо в соусе из спасительной (во благо) лжи…
У чсего этого был недурственный вкус, однако вскоре дала знать о себе изжога. До сих пор мутит и сводит судорогой желудок.
И жаль "повара", который постарался, чтобы всё выглядело в лучшем свете.
А вообще если честно, мне жаль, что всё так получилось. Вслед за его лицемерным (схватился как за соломинку) «люблю» - моё аффективное, закономерное «прощай».
В этих «люблю» и «прощай» было поровну желания быть вместе и криводушия. Просто каждый умолчал о своём...

Любить книги – неблагодарное занятие. Они никогда не ответят тебе взаимностью.
Гоняться за тенями – пустая трата времени – ты никогда не почувствуешь под своими пальцами плоть.
Когда-то мне не нужно было от книг взаимности. Теперь мне нужно от теней – вещественности. А внешний мир, где я могла бы обрести взаимность и вещественность слишком бренен, слишком скучен, слишком прекрасен чтобы быть правдой

Пучина волн. По ней, качаясь,
Парит Фрегат –
Надуты паруса.
Он бороздит, совсем уже отчаясь,
Просторы без начала и конца.
И, наугад,
Назло меридианам,
Он бесшабашный пролагает путь
Навстречу неизвестным океанам…
Трепещет парусная грудь.

Наполненный ветрами беспрестанно,
Объятый волнами, как несказанный миф,
Он белой грудью – корабельным станом,
Всей дерзостью распарывает риф.

Он содрогнулся, иступлённый болью,
Накренился, поникли паруса…
И окропила, будто светлой кровью
Его корму солёная роса.

Когда с волны, едва сойдёт туман,
Когда в волне расплавится закат,
Увидишь ты как пятый океан
Всё ищет неприкаянный фрегат.

2001

Одиночество волнами накатывает на меня. Окатит ледяной водой, даст отдышаться и снова накроет с головой.
Чувствую, что всё дальше ухожу от реальности в другой мир, другую эпоху. Ощущаю себя здесь не нужной и чуждой всему происходящему. Опостылела жизнь, в которой ничего не происходит.
Отсутствие каких-либо впечатлений, а то и эмоций, угнетает. Я слишком слаба, чтобы сопротивляться, слишком горда чтобы влюбляться и слишком пуста, чтобы дышать…

* * *

Моей юности детские очи –
Два пожара, две льдины –
Чайно-карие ночи…
И венчают седины
Юно-пламенный лоб –
Пожилая судьбина
У младенческих троп.

И старушечье бремя
У моих у висков,
Словно древнее время
У истока веков…

А весёлость ребёнка
Проступает у скул,
Будто призрачной плёнкой,
Овевая тоску…

Легкомысленность, резвость
И, на жутком контрасте,
Перезрелая трезвость
И отсутствие счастья.

Что-то всхлипнуло нынче –
Еле слышно и тонко.
Это юность в обличье
Пожилого ребёнка.

2001
* * *

С какой тоской, с какой мечтою
Взираю я на вас, на всех,
Чьею наперсницей, чьей названной сестрою
Была, чей юный смех
Всегда вонзался, продирая кожу
Немного ниже левого плеча,
И нет желанней этой плахи ложа,
И нет милее палача.
О, занесите же клинок кровавый!
О, дайте мне испить живого яда!
Я осуждённый правый иль неправый
Не высказать, но прочитать по взгляду.
Виновная! И мне прощенья нет.
Моя вина крепчает ежечасно.
Виновна в том, что мне 16 лет,
И в том, что я посмела быть несчастной.

2001

Пишу в школе, за своей партой, рукой прикрывая написанное от одноклассников, которым нет до меня дела.
У же третий день, как я живу на вершине счастья. Брежу Ц., как она, некогда - Наполеоном.
"Не сотвори себе кумира"... Но моё "обожание" это не слепой отчаянный фанатизм. Это любовь. хотя тоже слепая и отчаянная.
в жизни своей я ещё ни разу не любила живого человека. всегда это был вымысел - мой или чей-то ещё... Однако мне не нужно другого в шестнадцать лет.
То, чем подкупаются современные подростки - просто гонка за грядущим.
И я не от зависти так говорю. Просто, на мой взгляд, юность это не начало половозрелости, а время когда на смену вчерашней сказке, приходит мечта...

* * *

За всё, за всё. За всё тебе спасибо –
За боль, за кровоточащие жилы…
И пусть потухло озаренье нимба…
И пусть в руках - отточенные вилы.
Спасибо за ожоги этих вил,
Жестокие и жуткие ожоги…
Ты для чего меня остановил,
Когда я в угли погрузила ноги?..
Я по углям прошла б как по песку,
Забыв про “кровоточащие жилы”,
И всю любовь несметную, тоску
К твоим ногам, претёмный князь, сложила б.

2001-2002

когда ломается конечность и раздрабливается в крошку кость, в тело вживляют специальные спицы, чтобы помочь процессу заживления.
После, они врастают в ткани организма, становятся их частью...
И когда их миссия бывает, завершена эти полу-р0дные, инордные тела путём тяжкий усилий извлекаются из организма.
Но это, как говорится, ещё присказка...

/NB "сказку" так и не написала. кажется, она была о любви.../

Есть люди как вьюн плюща, как шип терновника, как чаша лотоса или ржавые рябиновые кисти. Есть люди-земля /такие же простые и восприимчивые к случайно зароненному семени/, люди-небо /недосягаемые и возвышенные/, люди-молнии, люди-звёзды...
Я, например, человек-мягкое свечение, человек-бледный отблеск.
Ю. же - человек пожар - синее пламя. Но не та, неподвластная ничему стихия, что бездумно и безудержно поглощает всё ставшее на пути, и не то трепетное горение, которое вещает о чувственности натуры.
Ю. - тот костёр, который в обычном своём состоянии полыхает в расщелине скал. но он может и мстить и жечь и согревать и главное, - светить.
Маленький огонёк, заметив языки этого большого жара как-то потускнеет, сожмётся в сознании своей беспомощности перед его величием... но, вместе с тем, преобразиться и станет частью его. Он будет повиноваться /угадывать/ колыханием синего пламени, он будет дивиться его мощи и стараться вобрать в себя крупицу его сил.
Когда же придёт время свечению отделится от синего огня, оно начнет петушиться и харахориться. Скажет: "да он тысячу раз не прав".
Разгорится, обычно нежно-жёлтое свечение до ярко-оранжевого цвета. начнёт метать колючие искорки как бенгальский огонь. И скажет уже в глаза пожару: "враки всё!". Пожар не обидится, ответит "Может быть" и синь поголубеет едва заметно.

Говорят синяя звезда самая горячая. На неё мы в первую очередь обращаем взор.
Вот так и к синему пламени сбираются люди. и он со всеми щедр. А мягкое свечение, незамеченное тлеет в траве. Может быть какой-нибудь заплутавшийся, продрогший путник узреет жёлтый огонёк, возьмёт его в руки /мягкое свечение не умеет обжигать, оно способно только пощипывать). И расцветёт огонёк до оранжевых бликов и будет благодарно греть эти руки, в которых нашёл себе долгожданный приют.

* * *

Он – призрак в календарных буднях,
Но полон сил на поприще ином.
Почти безликий, бледный пополудни,
Он многогранен в сумраке ночном.

Не узнанный, он топает по лужам –
Его талант не кажется на свет.
И в целом мире никому не нужен,
Вскормлённый одиночеством поэт.

2000

СТИХИЯ
(Эссе)

Бушевала стихия. Гром оглушительно рокотал где-то в недрах разреженной атмосферы.
Молнии взрывались с треском и оседали чёрной золой. Земля быстро сырела и отвратительно разбухала под босыми моими но-гами. Я всё глубже погружалась в холодную вязкую жижу и кляла дождь. Острые струи рассекали мою кожу, и жаркая моя кровь пита-ла ядовитой горечью планету, где не было пристанища одинокой душе.
Тёмное небо давило на мои плечи, заставляя склоняться всё ниже, в тлетворную грязь.
Я чувствовала груз всей вселенной, которая нависла подобно грозовым тучам, над непокорной моей головой. Наперекор! Всему миру! В котором нет мне места! Пускай даже в ад разверзнутся вра-та!!!
И, вдруг, я почувствовала радость оттого, что повсюду – куда хватает глаз – темнота. И что только когда рассекает небо ломаная стрела-молния, нацеленная в мою грудь, становится, видим мой взор, исполненный страха…