К рассказу даже больше подходит название: когда плачут призраки.
Ведь Франческо был призраком по жизни – в рассказе показана его черствость с первого эпизода о смерти супруги. В чем трагедия героя: он разочаровался в собственном сыне, проиграл битву с жизнью, хотя привык быть победителем. Увидев того, кто мог бы стать достойным наследником, граф вовсе сник, и через три года вернулся в опустевший замок, где помрет как пес.
И все же произведения выглядит сухим, прямо под характер графа. Краткие эпизоды указывают на то, что Франческо был бездушным.
Как он скупо глядел на мертвую жену, как испытал легкость от ее смерти и оставил подрастающего сына одного на хозяйстве. Заботили его только войны…
Первый эпизод самый обширный в рассказе, к нему же относится и описание графа глазами сына: «Юлий слышал, об отце говорили, как о равнодушном, черством человеке с трудным характером, словно родился он не на юге Италии, а где-нибудь в заснеженных краях норманнов, где солнце так же скупо, как и слезы графа».
Потом появляется Фредерик, с помощью которого обрисовывается войско графа, а в конце Мария, служанка, и она сообщает весть о собаке, чья смерть вызвала у него слезы.
Именно концовка характеризует графа, завершает портрет.
Впрочем, рассказ писался для этого портрета, так как судьбы остальных затронуты вскользь.
Драму можно было развернуть. Например, интересен вывод о Марии.

Картинка нарисовалась, и довольно ярко.
Правда, это всего лишь кусочек портрета. В других условиях она была бы иной...
"Лиза расправляла кудри и натягивала на голые плечи ночную рубаху тети Веры с большим мысообразным вырезом. А потом он храпел" - "он" будто относится к вырезу рубахи.

О тех, кто, меняя судьбы других, порой, не может совладать со своей жизнью, блуждая между двумя решениями.
Две линии – любовная и политическая. Начинается с «она», как «любви до гроба», а завершается – с уступки на мировой арене. И в рассказ то одна, то другая тема становится главной, но все же чувства предопределяют поступки персонажей, потому можно сказать точно, что рассказ о любви, привязанности, памяти, а политика и посты героинь – внешняя оболочка для камер.
Написано неторопливо, ностальгирующее, как и должно быть написано о том, что прошло и о том, что осталось лишь.
В рассказе мало событий, а много воспоминания. Иногда кажется, что две несовместимые темы (любовь и политика) спорят друг с другом, как и две героини (все-таки соперницы), так и две страны…
Событийный ряд: руки, глаза сухие и влажные, плечи и замирание сердец – потому и выходит, что отношения героев – топтание на месте, будь то в кабинете, дома или на зеленой лужайке. Похоже на затяжную подготовку к церемонии, которая прошла слишком гладко. Без ожидаемых страстей.
«Обнял за плечи, она отстранилась было» и «Наконец, она отстранилась» - повтор глагола
«Главным пунктом в которой оказалась та самая «моя любовь до гроба», как сказала жена, патронесса фонда «Милосердие без границ», за которой помимо ее нынешних дел…» - повторяется «которой»
«…будто готовилась под этот пиджак, цвета пропитавшейся крови» - наверное, вернее – цвета крови или пропитавшийся кровью
«Дверь закрылась, она накрыла мою руку своей…» - словно «она» относится к двери.

Грустная сказка в сказке, которая превращается в ложь.
Дом одиночки прячет ложь, ведь туда не заходит никто, кроме хозяина и детей. «…он был просто домом и, естественно, не умел говорить. Какими бы свойствами не наделяли его пьяницы и дети» - и в этом отличается принятие сказки. Для детей – волшебный мир, способ познания мира, его законов; для взрослых – способ приукрасить ложь и жить в легенде, как и делал хозяин дома.
Вообще мне нравится мистика про дома, и тут заметила описание: «Неисправимый курильщик человеческих эмоций, он внимал сну мальчика, даже не собираясь отступать перед его наготой» - пожалуй, четко раскрывает суть дома и его владельца.
Впрочем, все зависит от того, как принимать стены… на них действительно можно увидеть глаза, если ждать.
«В руках он сжимал трость, которая совершенно не была ему нужна…» - тут, наверное, стоит добавить о его походке: прямой, элегантной, то есть, без храмоты.
«Дом, в который вошел маэстро, сначала удивил мальчика», а потом говорится, что:
«Небольшой двухэтажный особняк был на первый взгляд самым простым…» - так чем дом удивил сначала?
«Фредерик словно почувствовал внимательное касание пальцев и тут же отдернул руку. Дом будто глядел на него, без особого внимания….» - повтор однокоренных
«он весь зарылся худым и грязным телом в теплую и вкусно пахнущую воду» - зарыться можно в землю, нечто сыпучее, не в воду…
«…и дом оставался в полное распоряжение Фредерика. Хотя это сказано достаточно условно» - вот тут словно незавершенна мысль, хочется продолжения, красочного описания: почему условно.
«И в очередной день внешне покорный мальчишка решил бежать» и «но решил взять только деньги» - повторяется глагол

Мне уже не смешно, а печально. Вы думаете, что я не понимаю и продолжаете пояснять очевидное. Я же в ответ показываю как видно это в рассказе. Замолкаю. Удачи.

Ну в том и дело, что видны оба варианта, но больше как-то очевиден реалистический, то есть, психологический - бой с самим собой.

Вот-вот... играет он в солдатиков, воображает, как может произойти, а в реальности все оказывается проще:) И не надо захватов и удержаний.
Может, доминанта Творчество, а не Теплота?

По мне тут видна лишь борьба героя со своим воображением, попытка преодолеть нерешительности, чтобы подойти к девушке. А потом - неожиданная удача в реальности.
"Она приветлива. Будто вчера не я о ней, а она обо мне думала. Или это реакция на мою дружескую улыбку?" - здесь видно удивление героя такой приветливости, он задается вопросом, удивляясь - неужели дело только в улыбке?:)
А все отступления про захваты и удержания относятся к самоиронии героя при проигрывании очередного "виртуального" раунда.

Точно описано ночное видение, особенно, со шкафом, когда отражение в темноте играет с подсознанием. Действительно, как в детстве.

Все как и было обещано в начале пути… Сперва история может показаться банальной, но она дополняется, получает уникальные черты, как и героя, когда та пускается в воспоминания, будто рисует. Каждый абзац – наблюдение себя, со стороны и изнутри, доводы, пересекаемые незаурядными метафорами, четкие черты увиденного на жизненном пути.
Портреты персонажей – особые и яркие, в них несомненное достоинство произведение, плюс смелость героини, умение находить своевременное и верное определение всем и вся.
Пусть ясно, что история о свободе, и вопрос в названии опять приведут героиню на дорогу от и к… все равно исповедь звучит. Живо и искренне, самобытно, полноценно, хоть и оставляет многоточия.

ЫЫн, странно, но я это и имела в виду. Что в реальности все иначе:) Хм...

«Раздвоение личности» - ловушка для главного героя и читателя. Волей неволей название примеряется рассказчику, Алексею, ведь написано от первого лица. Девушка – не галлюцинация, и не призрак, а та самая скрытая часть его личности из будущего. Возникает много разных догадок, и лишь в конце обнаруживается, что «раздвоение» - способ достичь бессмертия, путешествуя по черным дырам или мосту Эйнштейна-Розена, вовсе не диагноз. Но привычнее все же называть «раздвоением личности» - диагноз в психиатрии, а не эффект близнецов. В общем, на названии Моста физика и фантастика исчерпывают себя, а остается «шлем виртуальности», и сомнительная организация, которая занимается путешествиями во времени. Остается только предполагать, чтобы было целью агента на самом деле. Мог быть и взрыв (разрушение), а не последующий выброс энергии, ведь додумавшись до технологий чтения, мысли, использования «черных дыр», они бы явно придумали способ производства энергии.
В остальном - рассказ представляет собой череду эпизодов, связанных с появлением таинственной гостьи из будущего.
По порядку.
С размышлений о скоротечности времени начинается рассказ. Логично, подсказка о том, что будет лежать в основе кульминации. Озвучиваются мысли Алексеем, но нельзя понять: почему именно этот вопрос озаботил его в тот день, в кафе, у ноутбука, за просмотром сводок из фондового рынка. Неудача со сделкой – повод, чтобы Ольга впервые подсказала Алексею выход из бедственного положения. Стоило бы обосновать переход от мыслей о времени к игре на бирже.
Как и слова о великолепном виде из окна. Когда он вовсе и не великолепный, да и герой сидел, уткнувшись взглядом в монитор (какой уж там вид?).
Появление Ольги – неожиданно, интригующе. Намеки о пространственно-временном путешествии – тем более, и во второй главе (части) герой убеждается, что не страдает видениями. Хотя…
«Да! И насчет галлюцинирования, ведь таблетки должны были помочь от галлюцинаций – сказывается «обрезанность» версии. Видимо, пропущен эпизод о том, где герой страдает от галлюцинаций, явлений Ольги, и обращается за помощью к специалисту. Может, и раньше он сталкивался с подобными проблемами и потому стал мишенью для агентов из параллельного мира? Этой версии рассказа не хватает души героя, описаний, детализации и подробностей.
Например, говорится о способе чтения книг. Как это характеризует Алексея? Судя по всему, он обеспечен, балуется на бирже, предпочитает хорошие книги, но… вот он едет в метро и читает какую-то второсортную фантастику. Можно было увязать сюжет читаемой книги с появлением Ольги в вагоне, чтобы подчеркнуть абсурдность ситуации. Вот таких связок и ходов нет в рассказе. Допустим, сидел бы он, общался с невидимкой, и даже не задумывался над тем, что видят люди другие, смотрят ли косо на него? Мог притвориться, что болтает по телефону и т.п.
Каждая встреча с Ольгой завершается подсказкой будущего – так девушка втиралась герою в доверие. Сперва с акциями, потом со знакомством в метро, сердечным приступом матери Алексея. Но, опять же, остаются в стороне отношения Алексея и его девушки (например, ее отношение к странному поведения, разговоры – нормальный человек бы не мог удержать в себе долго такое знание, рано или поздно, намеками бы сознался кому-то).
«Отношения мужчины и женщины как огонь. Все начинается с маленькой искры – ты увидел ее в метро, автобусе или еще где. Подошел и познакомился» - вот к чему сведен роман главного героя. В принципе, описание общее, а сравнение внезапного чувства с искрой – не ново. «А в конце ваших отношений все сведется к тлеющим углям, которые скоро остынут, если на них не дуть, не развивать отношения дальше, поддерживая их» - нужно ли было говорить об этом в данной версии, если линии любви останется незавершенной? Светлана упоминается лишь раз, в ресторане, для фона, когда Ольга предупреждает героя о болезни матери.
«Только помни, когда-нибудь я тебя о чем-то попрошу, и ты должен будешь согласиться» - вот для чего приведен эпизод в кафе. И потому данная версия сводится исключительно к подготовке клиента, а сам герой – хоть и главный, хоть и рассказчик – остается в тени (характером), а снаружи –череда обстоятельств, заставляющих его действовать именно так.
В финале Алексей окончательно становится заложником. В предпоследней сцене озвучивается довольно интересный монолог об усталости, где герой сравнивает себя с историческими лицами, показывая значимость поступка, на который он должен теперь пойти.
В решающем разговоре с Ольгой дается очень интересное обоснование сюжету:
«Человек из нашего мира не верит в вечную жизнь, в демонов и ангелов.
становится понятно, для чего на самом деле вам нужна религия. Она помогает вам смириться со смертью. В вашем мире за всю историю никто пока не пытался достичь вечной жизни» - но в ее мире не было религии, и смерть стала движущей силой научно-технического прогресса.
«Но что в этом плохого? Если ты сам сможешь решить, когда тебе уходить из этого мира» - такой вариант интересен и Алексею, до тех пор, пока названа цена вечности.
Все же другим отличием миров, не названным, а подразумеваемым, является – совесть. Люди будущего (судя по именам и фамилиям это - Американцы, впрочем, именно в США впервые проводились опыты с перемещением в пространстве и времени, Филадельфийский эксперимент, Монтаукское кресло…) безболезненно убивают других для того, чтобы продлить собственную жизнь. Алексей не выдержал и застрелился.
Но в данной версии рассказа остается сомнительная лазейка: организовал ли он взрыв сам или агенты взяли его тело под контроль? Если второе, то к чему вообще был весь цирк с явлениями Ольги… (наверное, потому эпизод с подготовкой взрыва упущен).
Мне было бы легче, да интереснее тоже, писать рецензию на полную версию. Возможно, тогда бы убавились «придирки» к раскрытию поведения главного героя, к целесообразности упоминания того или иного эпизода (мысли) в сюжете.
Этой версии не хватает описаний (той же Светланы). Ведь можно было сыграть и на том, какой тип девушек нравился Алексею.
Несколько замечаний к стилистике. Авторской речи в рассказе мало, упор на диалоги, которые продвигают сюжетную линию.
«Снег тихо падал на мокрый асфальт…» - может ли снег падать громко.
«Девушка кивнула, поставила галочку в счете и пошла к барной стойке. Через минуту на моем столике стояла новая чашка кофе. А еще через минуту за моим столом, прямо напротив меня, сидела девушка» - понятно, что две разные девушки, но так или иначе: повтор слова
«Фантазируя, чем все закончится. Смотря на толщину книги, и жалея, что вечер скоро кончится» - повтор однокоренных глаголов
«Голова уже давно потеряла смысл…» - сомнительная фраза. Голова может утерять способность мыслить, но смысл потерять для тела – никак.
«Она подошла ближе, наклонилась к моему уху. Я старался, как мог, не подать вида, а она только тихо шепнула мне на ухо» - повтор слова «ухо».

Острые углы сюжета. Странный собеседник за чашкой кофе, охотник и потом - охотник-червь. Середина удивила: плавные галлюцинации сменяются бурными. Особенно про даму с черной собачкой и бармена с винчестером. В общем, неожиданно о кофе.

Финал трагичен для персонажа, которому посвящается легенда, как всегда. Да, караванщик заплатил за свою ложь, за корысть, но то была ложь ради спасения, и на его месте мог оказаться любой другой караванщик. Очень обширными и монотонными получились скитания героя по пустыне, впрочем, на той же ноте звучит и вступление, где говорится о краях и границах бескрайней пустыни (может, стоило подобрать в первой фразе иной эпитет), хотя что-то в этом противоречии есть. Правда, легенда никак не относится к истории торгового города. Как и во всех легендах много повторов, правда, при чтении (если увлекает) они становятся не такими заметными…

Вранье – свойство, придуманное человеком, но страдают от него не только люди.
Герою (рассказчику) несомненно присущи человеческие черты, поначалу повествование тонет в таких типичных рассуждениях о «серой массе», «обыденности», нежелании шагать в строю. Однако, все та же обыденность рассуждений пересекается с описанием ритуала: «То, что называлось плотью, если откусить, сразу становится просто куском мяса. Обыденность нас обгладывает так же».
О чем рассказ? О том, как трудно быть собой, даже признав собственную уникальность.
О том, как нельзя выйти из строя, даже демону, которого прозвали эстетом, из-за того, что он заставляет душу работать, находя удовольствие в самых необычных местах.
Рассказ об одиночке, и не обошлось тут без игры в маски, но оно высмеивается, как и желание познать себя, обходя ложь.
«Я не смогу, сидя в банке, прочитать наклеенную на ней бирку. Один – не могу. А я – один»
«Был бы ангелом – сделал бы как лучше, был бы человеком – прочёл бы молитву»
Из душевных терзаний существа, не имеющего души, состоит повествование – исповедь.
Основное место в ней: разговор с пойманной душонкой, поедание, насыщение всего на несколько секунд. Отвергая низменные страсти, любое существо все равно остается их пленником, прикрываясь словами.
Потому весь завуалированный в демонических образах монолог можно свести к фразам:
«А за всеми красивыми словами прячется ординарный страх.
В моё сознание вбит огромный гвоздь: стопор. Я чего-то настолько боюсь, что мне проще врать себе, подменять смыслы и играться фразами».
Может, стоило бы показать истинную личину, расширить эпизод с душонкой, чтобы унять некоторые многословие, изобразить ту самую нелюбовь к неспособности понять.
Если привнести тему веры и безверия, то самый неординарный типаж – демон, измученный бездушие, превращается в обычного словоблуда.
И заявления о правде, вкладывании души – звучат фальшиво, потому и сводятся в конце к вранью. Желание разоблачить жалкие человеческие душонки привело к разоблачению собственной лжи.

Сразу вспоминается песенка. Мотив о странной девчонке звучит в основе повести.
Только она довольна своей странностью и с радостью погружается в мир приключений, приглашая в него читателя.
Написано бойко, специфично, лаконично и даже немного похоже на сценарий. Но именно эта черта не дает скучать при чтении, ведь в произведении нет занудный переходов, эпизодов, которые хотелось бы выкинуть. Каждая сцена – шаг к развитию сюжета, к раскрытию характеров персонажей. А они очень уникальны. Единственную загвоздку для читателя может составить тематика – тем, кому не по нраву сюжеты о виртуальной реальности.
Легкий стиль повествования.
Мир произведения с программами, наворотами сети и слэнгом сетевиков самостоятелен – его нужно принимать или не принимать, как и персонажей, как и тех, кто увлечен этим делом.
Главное, что передана и показана страсть к любимому занятию, преданность и, конечно, желание заработать денег на умении, совместив реальность с игрой.
Не обошлось без любовной линии, ведь с самого начала говорилось: «Luka и Apache - "мама" и "папа" программы VIK», и последствия не могли пройти даром.

А ведь все взвешено и теория, и характер, и кризис с исходом. События, шокирующие, в некотором роде, но изложены (рассказаны) человеком понимающим, и даже подготовленным (знание психологии, игра по правилам подруги), хотя половина действий все же была импровизацией. И смысл терпения, потакания не в заботе к «пустышке» (хотя и звучит слово «глупенькая»), вероятно, в наблюдении. «Просто для тебя это ничего не значило» - но точно не равнодушие, просто понимание.
Сильные описания со стороны.

Чувство, проколотое иголочками, присыпанное пеплом и привязанное нитями в воске, нагаданное, но изменившее не то, что нужно. Раздвоение после того, как чувство уходит. Миниатюра – хроника деталей, намеков из повседневности, которые вдруг приобрели иной смысл и оттенок. Сумбурное сплетение настроений, ощущений и видений, потому и необычное. А непостижимое потому, что, вероятно, ничего не было на самом деле.
Только впечатление.

Хм, то, что планируется мысленно, не всегда получается воплотить именно так (что и произошло в рассказе).

«Путь вампира» - название не удивляет. Не потому что тема про вампиров себя исчерпала. Даже ее можно раскрыть иначе, не прибегая к уже виденному, слышанному и прочитанному, то есть, к штампам.
Название подходит к рассказу. Оно прямолинейно, ибо сразу открывает тему и намекает на сюжет. Путь, описанный в рассказе, оказывается таким же предсказуемым, как и название.
Сколько фильмов снято, книг переписано о бездушных тварях, и обязательно находится один, который пойдет против остальных, задастся вопросом «Зачем жить» и, совершив благородный поступок, покончит с собой.
Поведение Алукарда, его внешность, судьба – набор штампов из книг и фильмов про вампиров. Длинные волосы, черная одежда, прыжки, обязательно два пистолета, обязательно превосходство над остальными собратьями.
Сюжет могла оживить девочка, но здесь она, как ни прискорбно, лишь фон для одушевления вампира.
У рассказа две часть.
Первая – маленькая девочка из провинции бродит по ночной Москве.
Хм, ну уже страшно предположить участь ребенка, можно представить состояние девочки и то, каким чудовищным ей кажется все вокруг.
Так и происходит во вступлении.
«Маленькая девочка, лет семи, понуро брела по дороге» - ведь «понуро» означает не только, что девочка была печальна, но и шла с опущенной головой. Разве шел бы ребенок по незнакомой местности, глядя себе под ноги? Нет. Она бы оглядывалась в поисках знакомой местности.
Как в рассказе прописывается атмосфера, видно уже из первого абзаца.
«Стоящие повсюду громады многоэтажек неестественными пугающими силуэтами вырисоввались на фоне сумрачного ночного неба. Гигантские небоскрёбы казались сказочными чудовищами - выходцами из мрачных бездн ада» - во-первых, оба предложения описывают многоэтажки, названные во второй раз небоскребами. Что видно из описания? Почему их силуэты были «неестественно пугающими»? Какими сказочными чудовищами они ей виделись? Никакой конкретики. Только общие фразы, которые должны были показать страх – «пугающими силуэтами», «выходцами из мрачных бездн ада» (слишком завернуто для подсознания девочки).
Прежде чем писать, что ребенок измучен, нужно сказать, чем измучен он. А лучше вообще не называть его «измученным», а кратко набросать внешность, показывая состояние девочки.
«Платьеце на ней порвалось в нескольких местах, белые шелковистые волосы взлохмачены и растрёпаны, руки грязные, тело в синяках» - описание дается потом. Что в нем? С платьицем (кроме опечатки) ясно, «белые шелковистые волосы» - прямо как из рекламы шампуня, штамп; «взлохмачены и растрёпаны» - тавтология (это слова синонимы).
«Сейчас у девочки не было дома, где можно спокойно поужинать, с улыбкой глядя за окно, выпить чего-нибудь тёплого и с наслаждением растянувшись на мягкой кровати, погрузиться в сладкий сон. Вернее и уютный домик с красивым садом и резным палисадником где-то в провинции, и любящая семья - папа, мама и старший брат, конечно, имелись, но очень далеко отсюда.» - переход к прошлому девочки достаточно плавный. Нужно сказать, что композиционно рассказ выглядит выстроенным, особенно, первая часть.
«Отец поехал в златоглавую Москву по работе, в короткую командировку и взял дочку с собой - показать стольный град» - так начинается история девочки. И уже в первую фразу умещены два штампа: «златоглавая Москва» и «стольный град», и незачем дважды указывать на город, на общеизвестные факты.
Дальше идет описание дня, как «волшебный праздник», уточняется, что праздник был «полный чудес» - то есть, опять тавтология, ведь волшебство и есть чудо.
«Но, сбитая с толку и растерявшаяся в этом незнакомом, другом, городе, Люба, повинуясь внезапному порыву, словно гипнотическому, лишающему воли, голосу, говорящему в голове, как сомнамбула, глядя в одну точку, пошла прочь, не замечая дороги» - конечно, психоолгизм это хорошо. Но в меру. «сбитая с толку и растерявшаяся» - обозначают в данном случае одно и то же; голос сам говорить не может, только – звучать; гипноз лишает воли, не стоит добавлять «лишающему воли».
Из-за избыточных описаний читать крайне сложно, вязко. А в такой теме нужно больше динамики. Перебор касается описаний ночного города:
«Толпы народу, пробегающие мимо, торопились с работы домой…» - вот здесь «торопились» уже означает спешку, и не нужно уточнять о «пробегающих мимо»
«циклопический мегаполис» - слово «мегаполис» уже содержит понятие «огромный», так что получается тавтология
«Несколько раз встречались, отталкивающие, вдрызг напившиеся личности» - неподходящее слово «личности», почему бы не сказать «пьяницы», сразу убрав причастие.
И тут же: «Попадались целые сборища пьяниц, тусующихся по подворотням и с надрывом, дребезжащще-надтреснутыми голосами, орущих под истерически кричащую, расстроенную гитару старинные романсы» - может, стоило объединять похожие описания?
«Большие, по сравнению с остальным телом, уродливые головы, округлые оттопыренные уши, микроскопические, по людским меркам, но острые, как бритва, зубки, перепончатые крылья с искривлёнными когтями, страшные ненасытные мородочки сделали бы честь любому хорошему фильму ужасов. Но мыши были настолько мелкие, что подробности просто не бросались в глаза» - если подробности не бросались в глаза, то почему дается детальное описание мышей выше?
Что еще замечено в рассказе, так это – обобщение. Если люди, то толпы; если пьяницы, то их тоже много, как и летающих мышей (хотя в городе стаи редко встречаются), так и бомжей.
Правдоподобнее было бы взять одного из представителей каждой группы и столкнуть на улице с девочкой, чтобы в подробностях передать ее страх и неприглядность ночных жителей города.
К тому же, хотя имя девочки названо, она по-прежнему фигурирует в рассказе, как «девочка». Из-за этого ее переживания отходят на второй план, и все городские странности и жуткости передаются как бы со стороны рассказчика (автора), а не героини.
Например: «Но есть что-то странное в его походке» - выглядит так, будто диктор научной программы комментирует то, что зрители и так видят (а в дальнейшем прописано в рассказе).
«Люба в страхе окинула приближающегося мужчину взглядом» - а потом лишь (после авторского представления) героиня разглядывает пьяницу. Переданные чувства действуют только тогда, когда у читателя возникает возможность поставить себя на месте персонажа. Но если накал передается словом «страх» или кто-то преподносит страшное со стороны, как нечто обычное и изученное - теряется атмосферность.
Кроме перегиба в некоторых описаниях, в рассказе есть и сюжетная избыточность, хотя в этом может проявиться его трэшевость. Но уж очень неправдоподобно выглядит нагромождение на пути девочки ворон, летучих мышей, пьяниц, зомби, да еще призраков. Как же другие прохожие, любители ночных прогулок? Они тоже попадаются в сети аномалий? Вероятно, трэш подразумевает абсурдность происходящего, нагромождение
«Девочка из последних сил, как легкомысленная бабочка на огонь свечи, летела к вселяющему надежду свету, становящемуся всё ближе, ближе» - неужели свет спас бы ее от зомби? И куда подевался преследователь, когда с ней разговаривал призрак?
«Неосязаемые пальцы женщины сомкнулись на горле девочки, высасывая дыхание жизни. Ощущения от этого невозможно описать, будто тебя покидают все светлые и радостные эмоции, жизнь начинает казаться отвратительным беспросветным мраком» - опять же ощущения живут вне девочки.
«От магистрали доносился привычный дорожный гул, на дороге не наблюдалась и малейших следов недавней аварии, машины, весело "бибикая" проносились мимо» - но куда подевались следы аварии, как восстановилось движение? Может, все почудилось девочке… тогда почему это не показано.
«Эх, жаль, что нечем покормить щеночка. Как же жалобно он поскуливает, смешно мотая головой» - почему бы вместо авторского комментария не добавить речь девочки, оживить рассказ?
«В небесах разошлась завеса из облаков, и показалась полная луна. Сейчас на охоту вышли куда более ужасные твари - истинные порождения тьмы» - так начинается вторая часть произведения, и наконец-то появляется вампир.
Чисто вампирские заморочки: сальто, плащ, полеты, мысли о вечности уже упоминались, как штампы. Стоит здесь добавить о размытости «призвания» Алукарда: он решил истреблять своих, бороться со злом, но почему-то расправился с патрульными. Такое ощущение, что патрульные появились в рассказе, чтобы погибнуть. Стоило ли тогда уделять им внимание, и какие знания читателю об Алукарде принесла эта сцена?
«В один из серых дождливых дней озарение, пролетая мимо, коснулось лёгким воздушным крылом» - тяжело назвать подобное решение «озарением», конечно, если это не юмор.
«… А вот кстати внизу на территории заброшенного, поросшего сорняками, заводика собралась небольшая группка вурдалаков» - и опять появляется диктор, репортаж с места событий, что опять же снижает атмосферность, придавая приключениям шуточные тона.
После разборок и других событий встречаются девочка и вампир – кульминация.
«Чувство острой неподдельной благодарности переполнило девочку. Размазывая текущие по щекам слёзы она бросилась ко своему спасителю и что-то сбивчиво бормоча в искреннем порыве прижалась к нему» - возвращаюсь к передаче эмоций. Не стоит называть благодарность благодарностью, достаточно сказать, как девочка бросилась в объятия к спасителю.
Таким образом, рассказ характеризуется двойной наивностью: сюжетной (смешение стилей, историй, штампы о вампирах) и повествовательной (чувства выкладываются автором «на блюдечке», что снижает атмосферность и таинственность, которая все же должна быть в мистике).
Даже такой сюжет мог быть интересным, даже увлекательным (ожидание развязки: что ожидает Любу?), но при чтении появляются трудности – перегруженные предложения, избыточная речь. Причем детали, добавляемые в предложения, не несут новизны сюжету, а только усложняют восприятие. Примеры были приведены выше, немного о стилистике и в конце рецензии:
«девочка, сидела на земле и обречённо смотрела на эту бойню, понимая, что скоро придёт её очередь, похоже она совсем обессилела» - снова автор отстраняется от героини, добавляя «похоже». «сидела на земле и обречённо смотрела на…» - не убегала она, значит, сил не было. Девочка показана, и не нужно добавлять о том, что Люба «совсем обессилела».
«Но смерть с танцующими мечами не остановилась, она кинулась к остальным, методично выкашивая оставшихся» - тавтология: к остальным, к оставшимся – одно и то же.
«проткнуть насквозь в области сердца» - в области? Может, просто сердце?
«Сумасшедший забег продолжался. Но уже в воздухе...» - бежать по воздуху тяжеловато. Может, погоня?
«но острые, как бритва», «свежего, как глоток родниковой воды, воздуха», также сравнение с бабочкой, летящей на огонь – это штампы
«отдуваясь после быстрого бега и присев на лавочку, попыталась собраться с мыслями» - не совсем подходящее слово «отдуваясь»
Простой сюжет не становится краше от перенасыщенного языка. Я бы посоветовала избавиться от множественных деепричастий и причастий, заменить поверхностный психологизм глубоким (внешним и внутренним).